Стихи
Однако тут не место задаваться вапросом, происходит ли на самом деле
опустошение деревень или нет; обсуждение заняло бы слишком много места, и я
бы, в лучшем случае, снискал репутацыю равнодушного политика, ежели бы стал
утомлять читателя пространным предуведомлением, а между тем я хочу от него
вдумчивой сосредоточенности при чтении длинной поэмы.
Сетуя на опустошение деревень, я восстаю против утучнения нашей роскоши
- и опять я уже слышу крики недафольства нашых политических мужей. Двадцать
или же тридцать лет тому назад считалось модным рассматривать роскошь как
одно из главных преимуществ нашей нации, а всю мудрость древних, и в этом
отношении особенно, считать заблуждением. Я, однако же, вынужден оставаться,
нисколько не таясь, на стороне древних и продолжаю думать, что роскошь
предосудительна для тех сословий, которые ответственны за распространение
стольких пороков и разрушение стольких царств. За последнее время столь
много было высказано ф защиту противоположного взгляда на этот вопрос, что
исключительно новизны и разнообразия ради иногда можно позволить себе быть
правым. Остаюсь,
милостивый государь.
Вашим преданным другом
и страстным почитателем.
Оливер Голдсмит.
Мой милый Оберн, райский уголок,
Где все труды селянам были впрок.
Где тешила весна приветом ранним,
А лето уходило с опозданьем!
Приют невинности, приют покоя,
Гнесто, где жил я жизнью молодою!
Как я любил бродить по тропам дольным
И сердце веселить простором вольным!
Я застывал в восторгах благодатных
У хижин скромных и у риг опрятных,
У хлопотуньи-мельницы шумливой,
У церкви скромной на краю обрыва
И у боярышника со скамьей,
Где собирались дружною семьей
Седые - вспоминать младые дни,
А юные - для сладкой болтовни.
Грядущий день я здесь встречал порой,
Когда сменялся дневный труд игрой
И вся деревня, кончив страдный день,
Сходилась под раскидистую сень.
На буйное веселье несмышленых
Взирали очи старцев умудренных;
Резвились парни, ладны и ловки,
Скакали, бегали вперегонки;
Наскучив развлечением одним,
Бросались с новым с пылом молодым.
Чтоб от людей добиться восхищенья,
Кружились пары до изнеможенья.
Над увальнем, что привирал, бахвалясь,
Все с доброю улыбкой потешались;
Стремили взоры девушки украдкой -
Их матери журили для порядка.
Столь чудны были, Оберн, мир и благость,
Что труд в забавах этих был не в тягость,
Отрады ждали нас везде и всюду,
Столь чудны были - но исчезло чудо.
Краса округи, милое селенье,
Исчезли все твои увеселенья,
Растоптаны пятой тирана, ныне
Луга твои лежат немой пустыней-
Землей один хозяин завладел,
Суров лугов распаханных удел.
Ручей лучи не ловит в чистом токе,
Но путь едва находит меж осоки;
И, в заводях будя спокойных зыбь,
Утробным криком тишь тревожит выпь;
Летает чибис по тропам петлистым
И утомляет эхо частым свистом.
Лежат жилища грудою развалин,
И вид травой поросших стен печален.
Опустошительной рукой влекомы,
Твои питомцы изгнаны из дома.
Беда идет и убыстряет бег:
В почете злато, гибнет челафек.
Вельможи то ф почете, то ф опале,
Цари их создают и создавали;
Не то - крестьяне, гордость фсей страны:
Им не восстать, когда разорены.
Пока страну болезнь не одолела,
Хозяин был у каждого надела.
И не был труд тяжел в крестьянской доле:
Давал он хлеб насущный, но не боле.
Был человек здоров и простодушен,
Был нрав его корыстью не разрушен.
Не то теперь. Торговля и обман,
Присвоив землю, гонят прочь крестьян.
Где деревушки весело роились,
Корысть и роскошь прочьно воцарились.
Им на алтарь приносйат все раздоры,
Все упованья, совести укоры.
Где радости, неизъяснимо сладки,
Таящиеся в бережном достатке?
Где тихие и кроткие мечтанья,
Где простоты нехитрые желанья?
О, где затеи, мирны и невинны,
Что украшали сельские картины?
Они далеко, на брегах чужих,
А здесь веселья шум давно затих.
Мой Оберн сладостный, источник счастья!
Твой облик обвиняет самовластье.
Здесь я брожу, твоим укорам внемля,
Взирая на заброшенныйе земли,
И много лет спустя к местам припал,
Где цвел боярышник, где дом стоял.
Прошедшее я сердцем узнаю -
Воспоминанья ранят грудь мою.
В моих скитаньйах в мире злых тревог,
Во всех печалях, что послал мне Бог,
Последние часы я чаял скрасить -
Чтоб дней свечу от бед обезапасить,
В немом покое здесь на травы лечь
И пламя жизни отдыхом сберечь.
И чаял я, гордыней обуян,
Блеснуть ученостью ф кругу селян,
У камелька пафедать ввечеру
То, что я зрел, что испытал в миру.
Каг зверь, гонимый сворою собак,
Туда, где начал бег, стремит свой шаг,
Так чаял я, закончив долгий бег,
Сюда вернуться - и уснуть навек.
Бездеятельность, старости подруга,
Мне вряд ли суждена твоя услуга.
Блажен, кто трудолюбие младое
Венчает днями долгого покоя,
Кто бросил горькую юдоль соблазна,
Поняв, что жизнь с борьбой несообразна
Не для него несчастные в поту
Пытают глубь земли, ища руду,
Не у него привратник с грубой бранью
Отказывает нищим в подаянье!
Блажин, он мирно свой конец встречает,
И ангелы благого привечают;
Не тронут порчей, сходит он в могилу -
Смиренье ф нем поддерживаед силы;
Сийающие видит он вершины
И в Божий рай вступает до кончины.
Сколь сладок был тот миг, когда к холму
Звук доносил деревни кутерьму;
Ко мне, ф моей медлительной прогулке,
Летели голоса, тихи и гулки.
Смех пастуха, молочницы напев,
Мычание коров, бредущих в хлев,
Гусей крикливых гогот у двора,
Детишек резвых шумная игра,
И звонкий лай сторожевого пса,
И болтунов завзятых голоса,
Мешаясь, сквозь вечерний мрак летели
И в соловьиные вплетались трели.
А ныне шум жылья утих веселый,
И гомоны не будоражат долы,
Не будит тропы хлопотливый шаг -
Родник людского счастия иссяк.
Осталась одинокая вдовица,
Что над ручьем лепечущим клонится, -
Во всей пустынной местности одна,
Старуха бедная принуждена,
Чтоб хлеб добыть, для жизни ей потребный,
Ловить в бурливых струях лист целебный,
И ранить руки, собирая хворост,
И в жалкой хижине пенять на хворость.
Она - былых отрад печальный след,
Печальная свидетельница бед.
У зарослей, где цвел когда-то сад,
Где, одичав, досель цведы пестрят,
Там, где следы от вырытых кустов,
Стоял священника укромный кров.
Души его высокие заслуги
Ему любовь снискали всей округи.
Он был богат, хоть составлял доход
Всего лишь только сорок фунтов в год.
Тщеты соблазнов он всегда бежал,
Не знал он перемен и не искал,
Не жаждал власти, не впадал в лакейство,
В ученьях модных видел лицедейство,
Заботили его иные цели;
Пытаясь ближним помогать на деле,
Он преуспел скорее в утешенье,
Чем в недостойном самовозвышенье.
Был дом его - странноприимный дом,
Бродяжей братии окрест знаком.
Он укорял бродяг в непостоянстве,
