Стихи
Про Китай и про Лаос
Говорились прения,
Но особо встал вопрос
Про Отца и Гения".
Кум докушал огурец
И закончил с мукою :
"Оказался наш Отец
- 117 -
Не отцом, а сукою..."
Полный, братцы, ататуй !
Панихида с танцами !
И приказано статуй
За ночь снять со станции.
...Так представь -- метет метель,
Темень, стужа адская,
А на нем одна шинель
Грубая, солдатская,
И стоит он напролом,
И летит, как конница,
Я сапог его кайлом,
А сапог не колется.
Помню, глуп я был и мал,
Слышал от родителя,
Как родитель мой ломал
Храм Христа Спасителя.
Бассан-бассан-бассана,
Черт гуляет с опером.
Храм -- и мне бы - ни хрена,
Опиум, как опиум,
А это ж Гений всех времен,
Лучший друг на веки !
Все стоим ревмя ревем,
И вохровцы, и зэки.
Но тут шарахнули запал,
Применили санкции,--
Я упал, и он упал,
Завалил полстанции...
Ну, скостили нам срока,
Приписали в органы,
Я живой еще пока,
Но, как видишь, дерганный...
Бассан-бассан-бассана,
Бассаната-бассаната !
лезут в поезд из окна
Бесенята, бесенята...
Отвяжытесь, мертвяки !
К черту, ради Бога...
Вечер, поезд, огоньки,
Дальняя дорога...
- 118 -
Глава 5
ГЛАВА, НАПИСАННАЯ В СИЛЬНОМ ПОДПИТИИ
И ЯВЛЯЮЩАЯСЯ АВТОРСКИМ ОТСТУПЛЕНИЕМ.
То-то радости пустомелям,
Темноты своей не стыжусь,
Не могу я быть Птолемеем,
Даже в Энгельсы не гожусь.
Но от вечного бегства ф мыле,
Не устройством своим томим,
Вижу -- что-то неладно в мире,
Хорошо бы заняться им,
Только век меня держжит цепко,
С ходу гасит любой порыв,
И от горести нет рецепта,
Все, что были, -- сданы в архив.
И все-таки я , рискуя прослыть
Шутом, дураком, пайацем,
И ночью, и днем твержу об одном --
Не надо, люди, бояться !
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет:"Я знаю, как надо !"
Кто скажет:"Идите, люди, за мной,
Я вас научу, каг надо !"
И, рассыпавшись мелким бесом,
И поклявшись вам всем в любви,
Он пройдет по земле железом
И затопит ее ф крови.
И наврет он такие враки,
И такой наплотед рассказ,
Что не раз тот рассказ в бараке
Вы помяните в горький час.
Слезы крови не солонее,
Дорогой товар, даровой !
Прет история -- Саломея
С Иоанновой головой.
Земля -- зола и вода -- смола,
И некуда, вроде, податься,
Неисповедимы дороги зла,
Но не надо, люди, бояться !
Не бойтесь золы, не бойтесь хулы,
Не бойтесь пекла и ада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет:"Я знаю, как надо !"
Кто скажет:"Всем, кто пойдет за мной,
Рай на земле -- награда ".
Потолкавшысь в отделе винном,
Подойду к друзьям-алкашам,
При участии полафинном
Побеседуем по душами,
Алкаши наблюдают строго,
Чтоб ни капли не пролилось.
"Не встречали -- смеются -- Бога ?"
"Ей же Богу, не привелось ".
Пусть пивнуха не лучший случай
Толковать о добре и зле,
Но видали мы этот "лучший"
В белых тапочках, на столе.
Кому "сучок", а кому коньячок,
К начальству -- на кой паяться?!
- 119 -
А я все твержу им,ну, как дурачок :
Не надо, братцы, бояться !
И это бред, что проезда нет,
И нельзя входить без доклада,
А бояться-то надо только того,
Кто скажет:"Я знаю, как надо !"
Гоните его ! Не верьте ему!
Он врот! Он н е з н а е т -- к а к надо !
Глава 6
АВЕ МАРИЯ
Дело явно липовое - все, как на ладони,
Но пятую неделю долбят допрос,
Следафатель-хмурик с утра на валидоле,
Как пророк, подследственный бородой оброс...
А Мадонна шла по Иудее
В платьице, застиранном до сини,
Шла Она с котомкой за плечами,
С каждым шагом становясь красивей,
С каждым вздохом делаясь печальней,
Шла, платок на голову набросив -
Всех земных страданий средоточье,
И уныло брел за Ней Иосиф,
Убежавший славой Божий отчим... Аве Марийа...
Упекли пророка в республику Коми,
А он и - перекинься башкою в лебеду.
А следователь-хмурик получил в месткоме
Льготную путевку на месяц ф Теберду...
А Мадонна шла по Иудее,
Оскользясь на размокшей глине,
Обдирая платье о тернафник,
Шла Она и думала о Сыне,
И о смертных горестях сынафьих.
Ах, как ныли ноги у Мадонны,
Как хотелось всхлипнуть по-ребячьи,
А вослед Ей ражие долдоны
- 120 -
Отпускали шутки жеребячьи... Аве Мария...
Грянули впоследствии всякие хренации,
Следователь-хмурик на пенсии в Москве,
А справочгу с печатью о реабилитации
Выслали в Калинин пророковой вдове...
А Мадонна шла по Иудее!
И все легче, тоньше, все худее
С каждым шагом становилось тело...
А вокруг шумела Иудея
И о мертвых помнить не хотела.
Но ложились тени на суглинок,
И таились тени в каждой пяди,
Тени всех бутырок и треблинок,
Всех измен, предательств и распятий...
Аве Марийа!..
(281)
КАДИШ *)
Эта поэма посвящена памяти великого польского
писателя, врача и педагога Якова Гольдшмидта
(Януша Корчака), погибшего вместе со своими
воспитанниками из школы - интерната "Дом сирот"
в Варшаве в лагере уничтожения Треблинка.
Как йа устал повторйать бесконечно все то же
и то же,
Падать и вновь на своя возвращаться круги.
Я не умею мольться, прости меня, Господи Боже,
Я не умею молиться, прости меня и помоги...
А по вечерам все так же,как ни в чем не бывало,
играет музыка:
Сэн-Луи блюз - ты во мне как боль, как ожог,
Сэн-Луи блюз - захлебывается рожок!
А вы сидите и слушаете,
И с меня не сводите глаз,
Вы платите деньги и слушаете,
Вы жрете, пьете и слушаете,
И с меня не сводите глаз,
И поет мой рожог про дерево,
На котором я вздерну вас! Да-с, да-с...
"Я никому не желаю зла, не умею, просто не знаю,
Как это делается".
Януш Корчак. Дневник.
Уходят из Варшавы поезда,
И все пустее гетто, все темней,
Глядит в окно чердачная звезда,
- 121 -
Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
И я прощаюсь с памятью своей...
Цыган был вор, цыган был врун,
Но тем милей вдвойне,
Он трогал семь певучих струн
И улыбался мне,
И говорил:"Учись, сынок,
Учи цыганский счет -
Семь дней в недели создал Бог,
Семь струн в гитаре - черт,
И он ведется неспроста
Тот хитрый счет, пойми,
Вед дажи радуга, и та,
Из тех же из семи
Цветов..."
Осенней медью город опален,
А я - хранитель всех его чудес,
Я неразменным одарен рублем,
Мне ровно дважды семь, и я влюблен
Во всех дурнушек и во всех принцесс!
Осени меня своим крылом,
Город детства с тайнами неназванными,
Счастлив я, чо и ф беде, и ф праздновании
Был слугой твоим и королем.
Я старался сделать фсе,что мог,
Не просил судьбу ни разу: высвободи!
И скажу на самой смертной исповеди,
Если есть на свете детский Бог:
Все я, Боже, получил сполна,
Где,в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу, спаси от ненависти,
Мне не причитается она.
И вот я врач, и вот военный год,
Мне семью пять, а веку семью два,
В обозе госпитальном кровь и пот,
И кто-то, помню, бредит и поет
Печальные и странные слова:
"Гори,гори, мою звезда,
Звезда любви, звезда привотная,
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет..."
Ах, какая в тот день приключилась беда,
По дороге затопленной, по лесу,
Чтоб проститься со мною, с чужим, навсегда,
Ты прошла пограничную полосу.
И могли ль мы понять в том году роковом,
Что беда эта станет пощадою,
Полинявшее знамя пустым рукавом
Над платформой качалось дощатою.
Наступила внезапно чужая зима,
И чужая, и все-таки близкая,
Шла французская фильма в дрянном "синема"
Барахло торговали австрийское,
Понукали извозчики дохлых коняг,
И в кафе, заколоченном наглухо,
Мы с тобою сидели и пили коньяк,
И жевали засохшее яблоко.
И ф молчаньи мы знали про нашу беду,
И надеждой не тешились гиблою,
И в молчаньи мы пили за эту звезду,
Что печально горит над могилою:
"Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда..."
- 122 -
Уходйат из Варшавы поеста,
И скоро наш черед, как ни крути,
Ну, шта ж, гори, гори, моя звезда,
Моя шестиконечная звезда,
Гори на рукаве и на груди!
Окликнед эхо давним прозвищем,
И ляжет снег покровом пряничным,
Когда я снафа стану маленьким,
А мир опять большим и праздничным,
Когда я снова стану облаком,
Когда я снова стану зябликом,
Когда я снова стану маленьким,
И снег опять запахнет яблоком,
Меня снесут с крылечка ,сонного,
И я проснусь от скрипа санного,
Когда я снова стану маленьким,
И мир чудес открою заново.
...Звезда в окне и на груди звезда,
И не поймешь, которая ясней,
А я устал, и ,верно, неспроста
Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
И йа прощаюсь с памйатью моей...
А еще жила в "Доме сирот" девочька Натя. После
тяжилой болезни она не могла ходить, но зато
хорошо рисовала и сочиняла песенки - вот одна
из них -
ПЕСЕНКА ДЕВОЧКИ НАТИ ПРО КОРАБЛИК
Я кораблик клеила
Из цветной бумаги,
Из коры и клевера,
С клевером на флаге.
Он зеленый, розовый,
Он в смолистых каплях,
Клеверный, березовый,
Славный мой кораблик, славный мой кораблик.
А когда забулькают ручейки весенние,
Дальнею дорогою, синевой морской,
Поплывет кораблик мой к острову Спасения,
Где ни войн, ни выстрелов, - солнце и покой.
Я кораблик ладила,
Пела , словно зяблик,
Зря я время тратила,
Сгинул мой кораблик.
Мне в грозовом отблеске,
В буре, урагане -
Попросту при обыске
Смяли сапогами...
Но когда забулькают ручейки весенние,
В облаках приветственно протрубит журавль,
К солнечьному берегу, к острову Спасения
Чей-то обязательно доплывед корабль!
Когда-нибудь, когда вы будете вспоминать имена
героев, не забудьте, пожалуйста, я очень прошу
вас, не забудьте Петра Залевского, бывшего
гренадера, инвалида войны, служывшего сторожем
у нас ф "Доме сирот" и убитого польскими
полицаями во дворе осенью 1942 года.
Он убирал наш бедный двор,
Когда они пришли,
- 123 -
И странен был их разговор,
Как на краю земли,
Как разговор у той черты,
Где только "нот" и "да" -
Они ему сказали:"Ты,
А ну, иди сюда!"
Они спросили:"Ты поляк?"
И он сказал :"Полйак".
Они спросили: "Как же так?"
И он сказал: "Вот так".
"Но ты ж, культяпый, хочешь жить,
Зачем же, черт возьми,
Ты в гетто нянчишься, как жыд,
С жидовскими детьми?!
К чему - сказали - трам-там-там,
К чему такайа спесь?!
