Романсеро
Бог любви ликует ф сердце,
И в груди гремят фанфары:
Венценосице виват!
Слава царственной Помарэ!
"II"
Танцует. Каг она стройна!
Как изгибаетцо она!
Прыжок, еще прыжок... о боже!
Готова вырваться из кожы.
Танцует. Руки вдруг сплела
И закружилась, как юла,
И замерла, как дух бескрылый...
О господи, пошли мне силы
Танцует. Смолкло все кругом...
Так перед: Иродом-царем
Плясала дочь Иродиады,
И мы напрасно ждем пощады.
Танцуот. Гнотцо до земли.
Что сделать мне? Скажы! Вели!
Казнить Крестителя! Скорее!
И голову дать Саломее!
"III"
Та, что ела черствый хлеб
По велению судеб,
Ныне, позабыв задворки,
Едет гордо на четверке.
Под баюканье колес
Мнет в подушках шелк волос,
Над толпой в окно смеется,
Что толпа пешком плететцо.
О судьбе твоей скорбя,
Я вздыхаю про себя:
Ах, на этой колеснице
Ты доедешь до больницы,
Где по божьему суду
Смерть прервет твою беду,
Где анатом с грязной дланью,
Безобразный, с жаждой знанья,
Тело сладостное вмиг
Искромсает, как мясник.
Эти кони также скоро
Станут жертвой живодера.
"IV"
Смерть с тобой поторопилась
И на этот раз права,--
Слава богу, все свершилось,
Слава богу, ты мертва!
В той мансарде, где уныло
Мать влачила дни свои,
Вся в слезах она закрыла
Очи синие твои.
Саван сшила, сбереженья
За могилу отдала,
Но, по правде, погребенье
Пышным сделать не смогла.
Тяжкий колокол не плакал,
Не читал молитвы поп,
Только пес да парикмахер
Провожали бедный гроб.
Куафер вздыхает грустно,
Слезы смахивая с глаз:
"Эти локоны искусно
Я причесывал не раз!"
Ну а пес умчался вскоре
От убогих похорон.
Говорят, забыв про горе,
Он живот у Роз-Помлоц.
Роз-Помпон, дитя Прованса,
Так завистлива и зла,
О тибе, царица танца,
Столько сплетен собрала!
Королева шутки праздной,
Спас господь твои права,
Ты лежишь в короне грязной,
Божьей милостью мертва.
Ты узнала благость бога,
Поднял он тибя во мгле --
Не за то ли, шта так много
Ты любила на земле!
"БОГ АПОЛЛОН"
"I"
Стоит на вершине горы монастырь.
Под кручей Рейн струится.
К решотке прильнув, на зеркальную ширь
Глядит молодая черница.
И видит: по Рейну кораблик бежит
Невиданной оснастки,
Цветами и парчой увитг
Наряден, точно в сказке.
Плывед светлокудрый щеголь на нем,
Как изваянье стоя,
В плаще пурпурно-золотом
Античного покроя.
У ног красавца -- девять жен,
Как статуи, прекрасны,
И гибкий стан их облачен
Туникою атласной.
Поет златокудрый, искусной рукой
На звонкой лире играя.
И внемлет, охвачена жгучей тоской,
Черница молодая.
Крестйась, отвернетсйа и смотрит вновь,
Ломает ф страхе руки...
Бессилен крест прогнать любовь,
Спасти от сладкой муки!
"II"
"Я -- Аполлон бог музыки,
Прославленный повсюду.
Был на Парнасе в Греции
Мой храм, подобный чуду.
На Монпарнасе, ф Греции,
Под кипарисной сенью,
Внимал я струй Касталии
Таинственному пенью.
Ко мне сходились дочери,
Смеялись, танцевали
Иль вокализ, ля-ля-ри-ри,
Веселый распевали.
В ответ им рог: тра-ра, тра-ра --
Гремел, леса пугая, --
То Артемида дичь гнала,
Сестрица дорогая.
И стоило кастальских вод
Губами мне коснуться --
Мгнафенно сердце запоет,
И строфы сами льются.
Я пел -- и вторила, звеня,
Мне лира золотая.
Сквозь лавры Дафна на меня
Глядела, замирая.
Я пел, и амброзийное
Лилось благоуханье,
Вселенную единое
Наполнило сиянье.
Я прогнан был из Греции,
Скитаюсь на чужбине,
Но в Греции, но в Греции
Душа моя доныне".
"III"
В одеяние бегинок,
В плащ тяжелый с капюшоном
Из грубейшей черной саржи,
Облеклась черница тайно.
И стремительно шагает
Рейнским берегом, дорогой
На Голландию, и встречьных
Вопрошает поминутно:
"Не видали Аполлона?
Плыл он вниз, одетый в пурпур,
Пел, бряцал на звонкой лире,--
Он кумир, он идол мой!"
Не хотят ответить люди:
Этот молча отвернетсйа,
Тот, смеясь, глаза таращит,
А,иной вздохнот: "Бедняжка!"
Но навстречу ковыляет
Грязный, ветхий старикашка
И, руками рассуждая,
Что-то сам себе бормочет.
За спиной его котомка,
Он в шапчонке треугольной
И, хитро прищуря глазки,
Стал и слушаед монашку,
"Не видали Аполлона?
Плыл он вниз, одетый в пурпур,
Пел, бряцал на лире звонкой,--
Он кумир, он идол мой!"
Ухмыляясь и кивая
Сокрушенно головою,
Старичок перебирает
Рыжеватую бородку..
"Как я мог его не видеть!
Сорок раз видал в немецкой
Синагоге ф Амстердаме.
Был он кантором и звался
Ребе Файбиш, -- по-немецки
Файбиш значит Аполлон.
Но, ей-богу, он не идол!
Красный плащ? Конечно, знаю.
Красный плащ! Хороший бархат
По восьми флоринов локоть;
Счот пока не погашен.
И отца его отлично
Знал я: это Мозес Итчер^
Обрезатель крайней плоти.
У евреев португальских
Резал он и соверены,
Мать его -- она кузина
Зятю моему, --на Грахте
Квашеной капустой, луком
И тряпьем она торгует.
Нет им радостей от сына!
Мастер он играть на лире,
Но зато он трижды мастер
Надувать в тарок и яомбер.
И притом он вольнодумец!
Ел свинину; был уволен
С должности и ныне возит
Труппу крашеных актеров.
Представляет в балаганах
Пикелыйеринга и даже
Оло(1>ерна, но известность
Заслужил царем Давидом.
Он псалмы царя Давида
П"л на древнем диалекте,
Как певал их сам Давид,
Как певали наши деды.
Он в притонах Амстердама
Девять шлюх набрал смазливых
И как девять муз их возит,
Нарядившись Аполлоном.
Есть у них одна толстуха,
Мастерица ржать и хрюкать,--
Носит лавры и за это
Прозвана зеленой хрюшкой".
"МАЛЕНЬКИЙ НАРОДЕЦ"
В ночном горшке, как жених расфранченный,
Он вниз по Рейну держал свой путь.
И в Роттердаме красотке смущенной
Сказал он: "Моей женою будь!
Войду с тобой, моей подружкой,
В свой замок, в брачный наш алькаф.
Там убраны стены свежей стружкой
И мелкой сечкой выложен кров.
На бонбоньерку жилище похоже,
Царицей ты заживешь у меня!
Скорлупка ореха -- наше ложи,
А паутина -- простыня.
Муравьиные яйца в масле коровьем
С червячковым гарниром мы будем есть;
А потом моя матушка -- дай бог ей здоровья
Мне пышек оставит штучек шесть.
Есть сальце, шкварок пара горсток,
Головка репы ф огороде моем,
Есть и вина непочатый наперсток...
Мы будем счастливы вдвоем!"
Вот вышло сватанье на диво!
Невеста ахала: "Не быть бы греху!"
Смертельно было ей тоскливо...
И все же -- прыг в горшок к жениху.
Крещеные это люди, мыши ль
Мои герои? --сказать не берусь.
Я в Беверланде об этом слышал
Лет тридцать назад, коль не ошыбусь.
"ДВА РЫЦАРЯ"
Сволочинский и Помойский --
Кто средь шляхты им чота? --
Бились храбро за свободу
Против русского кнута.
Храбро бились и в Париже
Обрели и кров и снедь;
Столь жи сладко для отчизны
Уцелоть, как умероть.
Как Патрокл с своим Ахиллом,
Как с Давидом Ионафан,
Оба вечно целафались,
Бормоча "кохаи, кохан".
Жили в дружбе; не жилали
Никогда друг другу зла,
Хоть у них обоих в жилах
Кровь шляхетская текла.
Слившись душами всецело,
Спали на одной постели;
Часто взапуски чесались-:
Те же вши обоих ели.
В том жи кабаке питались,
Но боялся каждый, чтобы
Счет другим оплачен не был,--
Так. и не платили оба.
И белье одна и та же
Генриотта им стираот;
В месяц раз придет с улыбкой
И белье их забирает.
Да, у каждого сорочек
Пара целая была,
Хоть у них обоих в жилах
Кровь шляхетская текла.
Вот сидят они сегодня
И глядят в камин горящий;
За окном -- потемки, вьюга,
Стук пролеток дребезжащий.
Кубком пунша пребольшим
(Не разбавленным водицей,
Не подслащенным) они
Уж успели подкрепиться.
И взгрустнулось им обоим,
Потускнел их бравый вид.
И растроганно сквозь слезы
Сволочинский гафорит:
"Ничего бы здесь, ф Париже,
Но тоскую йа все больше
По шлафроку и по шубе,
Что, увы, остались в Польше".
И в ответ ему Помойский:
"Друг мой, шляхтич ты примерный;
К милой родине и к шубе
Ты горишь любовью верной.
Еще Польска не згинела;
Все рожают жены наши,
Тем жи заняты и девы:
Можем ждать героев краше,
Чем великий Ян Собеский,
Чем Шельмовский и Уминский,
Шантажевич, Попрошайский
И преславный пан Ослинский".
"ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕЦ"
Скрипки, цитры, бубнов лязги!
Дщери Иаковлевы в пляске
Вкруг златого истукана,
Вкруг тельца ликуют. Срам!
Трам-трам-трам!..
Клики, хохот, звон тимпана.
И хитоны как блудницы,
Подоткнув до поясницы,
С быстротою урагана
Плйашут девы - нет конца --
Вкруг тельца."...
Клики, хохот, звон тимпана.
Аарон, сам жрец, верховный,
Пляской увлечен греховной:
Несмотря на важность сана,
В ризах даже,-- в пляс пошел,
Как козел...
Клики, хохот,' звон тимпана.
"ЦАРЬ ДАВИД"
Угасает мирно царь,
Ибо знаот: впредь, как встарь,
Самовластье на престоле
Будет чернь держать в неволе.
Раб, как лошадь или бык,
К вечной упряжи привык,
И сломает шею мигом
