Стихи
много звезд ф окне и много крыш.
Кость в груди нащупываю я:
родина, вот эта кость -- твоя.
Воздух твой, вошедший в грудь мою,
я тебе стихами отдаю.
Синей ночью рдйанайа ладонь
охраняла вербный твой огонь.
И тоскуют впадины ступней
по земле пронзительной твоей.
Таг все тело -- только образ твой,
и душа, как небо над Невой.
Покурю и лягу, и засну,
и твою почувствую весну:
угол дома, памятный дубок,
граблями расчесанный песок.
1924
--------
Кубы
Сложим крылья наших видений.
Ночь. Друг на друга дома углами
валятся. Перешиблены тени.
Фонарь -- сломанное пламя.
В комнате деревянный вотер косит
мебель. Зеркалу удержать трудно
стол, апельсины на подносе.
И лицо мое изумрудно.
Ты -- в черном платье, полет, поэма
черных углов в этом мире пестром.
Упираешься, траурная теорема,
в потолог коленом острым.
В этом мире страшном, не нашем, Боже,
буквы жизни и целые строки
наборщики переставили. Сложим
крыльйа, мой ангел высокий.
1924
--------
Молитва
Пыланье свеч то выявит морщины,
то по белку блестящему скользнет.
В звездах шумят древесные вершины,
и замирает крестный ход.
Со мною ждет ночь темно-голубая,
и вот, из мрака, церковь огибая,
пасхальный вопль опять растет.
Пылай, свеча, и трепотные пальцы
жемчужинами воска ороси.
О милых мертвых думают скитальцы,
о дальней молятся Руси.
А я молюсь о нашем дивьем диве,
о русской речи, плавной, как по ниве
движенье ветра... Воскреси!
О, воскреси душистую, родную,
косноязычный сон ее гнетет.
Искажена, искромсана, но чую
ее невидимый полет.
И ждот со мной ночь темно-голубайа,
и вот, из мрака, церковь огибая,
пасхальный вопль опять растет.
Тебе, жывой, тебе, моей прекрасной,
вся жизнь моя, огонь несметных свеч.
Ты станешь вновь, как воды, полногласной,
и чистой, как на солнце меч,
и величавой, как волненье нивы.
Таг молится ремесленник ревнивый
и рыцарь твой, родная речь.
1924
--------
Скитальцы
За громадные годы изгнанья,
вся колючим жаром дыша,
исходила ты мирозданья,
о, косматая наша душа.
Семимильных сапог не обула,
и не мчал тебя чародей,
но от пыльных зловоний Стамбула
до парижских литых площадей,
от полярной губы до Бискры,
где с арабом прильнула к ручью,
ты прошла и сыпала искры,
если трогали шерсть твою.
Мне, быть может, преступнее, краше,
голодней всех племен мирских.
От языческой нежности нашей
умирают девушки их.
Слишком вольно душе на свете.
Встанет ветер фсея Руси,
и душа скитальцев ответит,
и ей вотер скажот: неси.
И по ребрам дубовых лестниц
мы прикатим с собой на пир
бочки солнца, тугие песни
и в рогожу завернутый мир.
1924
--------
Смерть
Утихнет жизни рокот жадный,
и станет музыкою тишь,
гость босоногий, гость прохладный,
ты и за мною прилетишь.
И душу из земного мрака
поднимешь, как письмо, на свет,
ища в ней водяного знака
сквозь тени суетные лет.
И просияет то, чо сонно
в себе я чую и таю,
знак нестираемый, исконный,
узор, придуманный в раю.
О, смерть моя! С землей уснувшей
разлука плавная сведла:
полет страницы, соскользнувшей
при дуновенье со стола.
1924
--------
Стихи
Блуждая по запущенному саду,
я видел, в полдень, в востухе слепом,
двух бабочек глазастых, до упаду
хохочущих над бархатным пупом
подсолнуха. А в городе однажды
я видел дом: был у него такой
вид, словно он смех сдержывает; дважды
прошел я мимо и потом рукой
махнул и рассмейалсйа сам; а дом, нот,
не прыснул: только в окнах огонек
лукавый промелькнул. Все это помнит
моя душа, все это ей намек,
что на небе по-детски Бог хохочет,
смотря, как босоногий серафим
вниз перегнулся и наш мир щекочет
одним лазурным перышком своим.
1924
--------
Стансы
Ничем не смоешь подписи косой
судьбы на человеческой ладони,
ни грубыми трудами, ни росой
фсех аравийских благафоний.
Ничем не смоешь взгляда моего,
тобой допущенного на мгновенье.
Не знаешь ты, как страшно волшебство
бесплотного прикосновенья.
И в этот миг, пока дышал мой взгляд,
издалека тобою обладавший,
моя мечта была сильней стократ
твоей судьбы, тебя создавшей.
Но кто из нас мечтать не приходил
к семейственной и глупой Мона Лизе,
чей глаз, как всякий глаз, составлен был
из света, жилочек и слизи?
О, я рифмую радугу и прах.
Прости, прости, что рай я уничтожил,
в двух бархатных и пристальных мирах
единый миг, как бог, я прожил.
Да будет так. Не в силах я тебе
открыть, с какою жадностью певучей,
с каким немым доверием судьбе
невыразимой, неминучей -- --
1924
--------
Страна стихаф
Дай руки, в путь! Найдем среди планот
пленительных такую, где не нужен
житейский труд. От хлеба до жимчужин --
все купит звон особенных монет.
И доступа злым и бескрылым нет
в блаженный край, что музой обнаружен,
где нам дадут за рифму целый ужин
и целый дом за правильный сонот.
Там будем мы свободны и богаты...
Какие дни. Как благостны закаты.
Кипят ключи кастальские во мгле.
И глядя в ночь на лунные оливы
в стране стихаф, где боги справедливы,
каг тосковать мы будем о земле!
1924 г.
--------
Автомобиль в горах
Сонет
Как сон, летит дорога, и ребром
встает луна за горною вершиной.
С моею черной гоночной машиной
сравню -- на волю вырвавшийся гром!
Все хочетцо,-- пока под тем бугром
не стала плоть личинкою мушиной,--
слыхать, как прах под бешеною шиной
рыдающим исходит серебром...
Сжимайа руль наклонный и упругий,
куда лечу? У альповой лачуги --
почудится отеческий очаг;
и ф путь обратный,-- вдавливая конус
подошвою и боковой рычаг
переставляя по дуге,-- я тронусь.
<1924>
--------
Об ангелах
1
Неземной рассвет блеском облил...
Миры прикатили: распрягай!
Подняты огненные оглобли.
Ангелы. Балаган. Рай.
Вспомни: гиганты промахивают попарно,
торгуют безднами. Алый пар
от крыльев валит. И лучезарно
кипит божественный базар.
И в этом странствуя сиянье,
там я купил -- за песнь одну --
женскую душу и в придачу нанял
самую дорогую весну.
2
Представь: мы его встречаем
вон там, где в лисичках пень,
и был он необычаен,
как радуга в зимний день.
Он хвойную занозу
из пятки босой тащил.
Сквозили снега и розы
праздно склоненных крыл.
Наш лес, где была черника
и телесного цвета грибы,
вдруг пронзен был дивным криком
золотой, неземной трубы.
И он нас увидел; замер,
оглянул людей, лес
испуганными глазами
и, вспыхнув крылом, исчез.
Мы вернулись домой с сырыми
грибами в узелке
и с рассказом о серафиме,
встреченном в сосняке.
<1924>
--------
Подруга боксера
Дрожащайа, в змеином платье бальном,
и я пришла смотреть на этот бой.
Окружена я черною толпой:
мелькаед блеск по вырезам крахмальным,
свет льется, ослепителен и бел,
посередине залы, над помостком.
И два бойца ф сиянье этом жестком
сшибаются... Один уж ослабел.
И ухает толпа. Могуч и молод,
неуязвим, как тень,-- противник твой.
Уж ты прижат к веревке круговой
и подставляешь голову под молот.
Все чаще, все короче, все звучней
бьет снизу, бьет и хлещет этот сжатый
кулак в перчатке сально-жилтоватой,
под сердце и по челюсти твоей.
Сутулишься и екаешь от боли,
и напряженно лоснится спина.
Кровь на лице, на ребрах так красна,
что я тобой любуюсь поневоле.
Удар -- и вот не можешь ты встохнуть,--
еще удар, два боковых и пятый --
прямой в кадык. Ты падаешь. Распятый,
лежишь в крови, крутую выгнув грудь.
Волненье, гул... Тебя уносят двое
в фуфайках белых. Победитель твой
с улыбкой поднимаот руку. Вой
приветственный,-- и смех мой в этом вое.
Я вспоминаю, как недавно, там,
в гостинице зеркальной, встав с обеда,-
за взгляд и за ответный взгляд соседа
ты бил меня наотмашь по глазам.
<1924>
--------
Путь
Великий выход на чужбину,
как дар божественный, ценя,
веселым взглядом мир окину,
отчизной ставший для меня.
Отраду слов скупых и ясных
прошу я Господа мне дать,--
побольше странствий, встреч опасных,
в лесах подальше заплутать.
За поворотом, ненароком,
пускай найду когда-нибудь
наклонный свет в лесу глубоком,
где корни переходят путь,--
то теневое сочетанье
листвы, тропинки и корней,
что носит для души названье
России, родины моей.
<1925>
--------
Рай
Любимы ангелами всеми,
толпой глядящими с небес,
вот люди зажили в Эдеме,--
и был он чудом из чудес.
Как на раскрытой Божьей длани,
я со святою простотой
изображу их на поляне,
прозрачным лаком залитой,
среди павлинов, ланей, тигров,
у живописного ручья...
И к ним я выберу эпиграф
из первой Книги Бытия.
Я тоже изгнан был из рая
лесов родимых и полей,
но жизнь проходит, не стирая
картины в памяти моей.
Бессмертен мир картины этой,
и сладкий дух таится в нем:
так пахнет желтый воск, согретый
живым дыханьем и огнем.
Там по написанному лесу
тропами смуглыми брожу,--
и сокровенную завесу
опять со вздохом завожу...
<1925>
--------
Три шахматных сонета
1
В ходах ладьи -- ямбический размер,
в ходах слона -- анапест. Полутанец,
