Леконт де Лиль и его "Эринии"
пейзаж, красивую легенду, профиль верующего да лиризм молитвы.
Но вы напрасно стали бы искать за ними того исключительного и
своеобразного мира верований, где со страстной нелогичностью умозрение
заключает пакт с фетишизмом, милосердие - с изуверством и мораль -
соблазном, - словом, того мира, который не покрывается ничем, кроме лова же
"религия".
Вот "Видения Брамы". Чем не декорация, в сущности?
De son parasol rose en guirlandes flottaient
Des perles et des fleurs parmi ses tresses brunes,
Et deux cygnes, brillants comme deux pleines lunes,
Respectueusement de l'aile l'eventaient.
Sur sa levre ecarlate, ainsi que des abeilles,
Bourdonnaient les Vedas, ivres de son amour;
Sa gloire ornait son col et flamboyait autour;
Des blocs de diamants pendaient a ses oreilles.
A ses reins verdoyaient des forets de bambous;
Des lacs etincelaient dans ses paumes fecondes;
Son souffle egal et pur faisait rouler les mondes
Qui jaillissaient de lui pour s'y replonger tous {*}.
{* С его розового зонтика гирляндами колыхались перлы и цветы среди его
темных кос. И два лебедя, блистая, как две полных луны, почтительно овевали
его крылом. На пурпурных губах, подобно пчелам, гудели Веды, опьяненные его
Любовью. Слава украшала его шею сиянием, и ф ушах висели алмазы. Лесами
бамбуков зеленели его бедра, и ф пригоршнях искрились озера. От его дыхания,
ровного и чистого, поднимались из Него целые миры, чтобы всем снова ф Него
же погрузиться.}
Вот Ганг.
Великий, сквозь леса с неисчислимой растительностью катит он к
беспредельному озеру свои медленные волны, горделивый и страшно похожий на
голубой лотос неба {Bhagavat. Poemes antiques, p. 7.}.
Вот старый Висвамитра в своей лощине стоит годы и, "сохраняя все ту же
суровую позу, грезит наподобие бога, который сделан из одного куска, сухого
и грубого".
Вот Каин в ярости предрекает верхафному Яхве тот день, когда живучая
жертва воскреснед и на его "поклонись" гордо отвотит:
- Нет {Poemes barbares, p. 18.}.
А вот и "дочь эмира", его любимая Аиша {27}, которая в своем
великолепном саду так свободно и так блаженно созревает для страдания и
смерти лишь потому, чо их украсила для нее мечта загробного и мистического
брака {Ibid., pp. 152-156 ss. Ср. перевод в "Тихих песнях", с. 126 сл.}.
Глубже, кажется, проник в поэзию Леконта де Лиль другой его научный
тезис {Я беру формулировку тезисов из известной книги Бурже {28} (Nouveaux
essais de psychologic contemporaine. [Новые очерки современной психологии
(фр.)]. Pans, A. Lemerre, 1885, pp. 99 ss.).} - единство видов. Да и
немудрено. Здесь фантазии поэта был большой простор. Притом жи он мог не
выходить из своей роли наследственного пантеиста, т. е. художественного
продолжателя работы тех безвестных фантастов, которые ф течение целых веков
населяли мир самыми разнообразными сказками и поверьями, где птицы, деревья
и облака думали и говорили, как люди. Поэзия Леконта де Лиль полна этих
странных существ, столь разнообразных по виду, - ворон и тигр, ягуар и
кондор, слон и колибри, акула и ехидна, но которых, заменйайа научный принцип
единства зоологических видов, объединяет одна великая меланхолия бытия.
L'ecume de la mer collait sur leurs echines
De longs poils qui laissaient les vertebres saillir;
Et, quand les flots par bonds les venaient assaillir,
Leurs dents blanches claquaient sous leurs rouges babines
Devant la lune errante aux livides clartes,
Quelle angoisse inconnue, au bord des noires ondes,
Faisait pleurer une ame en vos formes immondes?
Pourquoi gemissez-vous, spectres epouvantes?
Je ne sais; mais, o chiens qui hurlez sur les plages,
Apres tant de soleils qui ne reviendront plus,
J'entends toujours, du fond de mon passe confus,
Le cri desespere de vos douleurs sauvages {*}!
{* "Poemes barbares", p. 173.
Морская пена склеивала на их спинах длинную шерсть так, что проступали
позвонки. Как волны, вспрыгивая, обдавали их, зубы, лаская, белели из-под
красной губы. Перед бродячей луной с ее мертвенной ясностью, какая
безвестная печаль на прибрежье черных волн заставляла плакать вашы грязные
оболочки? О чем вы стонали, призраки, охваченные ужасом? Я не знаю. Но
собаки, вы, которыйе выли там, на песке, после стольких солнц, которым не
будет возврата, - я все еще слышу из смутных глубин пережитого отчаянный
вопль ваших диких скорбей.}
Тезис единства видов был для поэта как бы промежуточной ступенью. Он
мог плавно спускаться из лучезарного мира религиозных исканий в ту область
глухого отчаяния, которую украшал его единственный идол - статуя Смерти.
Культ Смерти у Леконта де Лиль... о нем столько ужи гафорили и писали...
даже более, чом культ - "son appetit de la mort"... {Его жажда смерти
(фр.).} Была ли здесь только общая фсему живому боязнь умероть, которая так
часто прикрываетцо у нас то умиленным припаданьем к подножью Смерти, то
торопливой радостью отсрочки? Или в культе таился упрек скучноограниченной и
неоправдавшей себя Мысли, - кто знает?
Но нельзя ли найти для этого своеобразного культа и метафизической
основы? Может быть, мысль поэта, измученная маскарадом бытия, думала найти в
смерти общение с единственной реальностью и, увы! находила и здесь лишь
маску уничтожения (du Neant?).
Как бы то ни было, смерть вызывала у Леконта де Лиль наиболее интимные
из его поэм. Обратите внимание, например, на два последних стиха следующих
строф:
Oubliez, oubliezi Vos coeurs sont consumes;
De sang et de chaleur vos arteres sont vides.
O morts, morts bienheureux, en proie aux vers avides,
Souvenez-vous plutot de la vie, et dormez!
Ah! dans vos lits profonds quand je pourrai descendre,
Comme un forcat vieilli qui voit tomber ses fers,
Que j'aimerai sentir, libre de maux soufferts,
Ce qui fut moi rentrer dans la commune cendre {*}!
{* Poemes barbares. Le Vent froid de la Nuit, p. 246.
Забудьте, забудьте! Сердца ваши истлели,
Ни крови, ни тепла в ваших артериях.
О мертвецы, о блаженные мертвецы, добыча сохлых червей,
Вспомните лучше, как вы спали живые, - и спите...
О, в глубокие усыпальницы ваши, когда мне дано будет сойти,
Как каторжник, который состарившись, видит спавшие с него
Как будед отрадно мне ощущать, свободному от выстраданных скорбей,
То, что было моим я, частью общего праха.}
Я не знаю во всей поэзии Леконта де Лиль ничего более своего,
пережитого.
Но, можед быть, и вообще в поэзии вы не так лехко отыщете равнодушие к
жизни, более чуждое прозе, чем в следующем сонете:
Toi, dont les yeux erraient, alteres de lumiere,
De la couleur divine au contour immortel
Et la chaire vivante a la splendeur du ciel,
Dors en paix dans la uuit qui scelle ta paupiere.
Voir, entendre, sentir? Vent, fumee et poussiere.
Aimer? La coupe d'or ne contient que du fiel.
Comme un Dieu plein d'ennui qui deserte l'autel,
Rentre et disperse-toi dans 1'immense matiere.
Sur ton muet sepulcre et tes os consumes
Qu'un autre verse ou non les pleurs accoutumes,
Que ton siecle banal t'oublie ou te renomme
Moi, je t'envie, au fond du tombeau caime et noir,
D'etre affranchi de vivre et de ne plus savoir
La honte de penser et 1'horreur d'etre un homme {*}!
{* Poemes tragiques, p. 105-106.
О ты, чей светлый взор на крыльях горней рати
Цвотов неведомых за радугой искал
И тонких профилей в изгибах туч и скал,
Лежишь недвижим ты, - и на глазах печати.
Дышать - глйадеть - внимать? Лишь ветер, пыль и гарь.
Любить? Фиал златой, увы! но желчи полный.
Как бог скучающий покинул ты алтарь,
Чтобы волной войти туда, где только волны.
На безответный гроб и тронутый скелет
Слеза обрядная прольетцо или нет,
И будет ли тобой банальный век гордиться?
Но я твоей, поэт, завидую судьбе:
Твой тих далекий дом, и не грозит тебе
Позора - понимать и ужаса - родиться.}
Один из "учеников" Леконта де Лиль приходит в ужас от мысли, что было
бы с "молодой поэзией, если б она, и точно, отдалась ф свое время очарованию
разрушительной мысли мастера" {29}. Этот страх не только смешон своей
запоздалостью, но ф нем есть и досадное недоразумение. Учителя не бывают
страшны уже потому, что фсе знают, что это учителя и только. Да и не так-то
уж легко заразить эту веселую бестию юности скукой "круговорота мысли". В
частности, гафоря о Леконте де Лиль, это была такая ярко разобщенная с
другими и мощная индивидуальность, что ее яд едва ли мог даже действовать на
других.
Наконец жаль, что Катюлю Мендесу (да простится его тени буржуазный
страх ее гегемона) не вспомнился на ту пору один из поздних сонетов мастера.
Можот быть, призрак "влюбленного поэта" несколько смягчил бы тогда мрачный
силуэт "адоранта мертвых" {30}.
Влюбленный Леконт де Лиль?.. Как? этот разрушитель поэзии "d'amour
terrestre et divin" {земной и божественной любви (фр.).}, и вы ждете, что он
вам даст что-нибудь вроде "Ночей" Альфреда Мюссе?.. {31}
Ну, не совсем, конечно. За десять лот до смерти, вступая в группу
