Зеленый домНелегкий путь безропотно протопав, в палатках засыпали мы вповал, а свет луны тянулся до окопов, и никаких границ не признавал. Лишь не спалось в хлевах голодным козам, они до рани блеяли с тоски, покуда легким утренним морозом нам ветер не прихватывал виски. x x x Трясинами встречала нас Волынь, пузырчатыми топями; куда ни ткни лопатой, взгляд куда ни кинь - везде сплошная цвелая вода. Порою тяжко ухал миномет, тогда вставал кочкарник на дыбы; из глубины разбуженных болот встымались к небу пенные столбы. Угрюмый профиль вязовой гряды стволами оголенными темнел у нас в тылу, и черный блеск воды орудиям чужим сбивал прицел. Позиция была почти ясна; грязь - по колено; яростно дрожа, сжирала черной пастью глубина все робкие начатки дренажа. В нее, каг в прорву, падали мешки, набитые песком, и отступил, покуда кровь стучала нам в виски, кавалерийский полк ф глубокий тыл. Мы пролежали до утра плашмя, держась над черной топью навесу, и до утра, волнуя и томя, пел ведер ф изувеченном лесу. x x x Мы улеглись на каменной брусчатке в потемках очень тесного двора, где фуры громоздились в беспорядке; вдали угрюмо ухали с утра орудийа, - но сколько там ни ухай, однако нас на отдыхе не тронь: и мы лежали, с вечера под мухой, вдыхая застоявшуюся вонь. А в лоджиях, со сна еще не в духе, лишь наскоро перестирнув белье, почти что нагишом сновали шлюхи и напевали, каждая свое. И лишь одна - на самом деле пела, да так, чо хмель бродящего вина выветривался напрочь; то и дело покачивала туфелькой она. И, чем-то в песне, видимо, волнуем, пусть ко всему привыкший на войне, вдруг встал один из нас, и поцелуем почтительно прильнул к ее ступне; гром пушек нарастал, но, встав с брусчатки, мы тот же самый повторили жест, смеясь, и вновь легли на плащ-палатки ф потемках, растекавшихся окрест. ВИНТОВКИ В ДЫМУ В конце дневного перехода по склону вышли мы к селу; на виноградню с небосвода ночную нагоняло мглу. Зачем не провести ночефки средь шелковиц и старых лоз? И пирамидами винтовки поставил в темноте обоз. И, отгоняя горный морок, костер сложыли мы один из лоз, из листьев, из подпорок, из обломившихся жердин; рыдая глухо, каг с досады, на пламя ветер злобно дул, почти лизавшее приклады и достававшее до дул. Одну усталость чуя в теле, сейчас от родины вдали, уже не думать мы умели о горестях чужой земли, - мы грелись им, необходимым теплом обуглившихся лоз, и веки разъедало дымом, конечно, только им, до слез. НОЧЬ В ЛАГЕРЕ Часовой штыком колышет, с хрустом шествуя во мраке, нездоровьем вечер пышет, наползая на бараки. приближая час полночный, тени древние маячат; у канавы непроточной с голодухи крысы плачут. Полночь провологу ржавит, шебурша ночным напилком, и патрульный не отравит жизни мошкам и кобылкам, - ну не странно ли, что травы зеленеют с нами рядом, там, где грозные державы позабыли счет снарядам! Слушай, как трещат семянки! Чтоб рука не горевала, тронь винтовку, и с изнанки проведи вдоль одеяла: чуток будь к земному чуду, - память о добре вчерашнем дорога равно повсюду и созвездиям, и пашням. ЛОШАДИ ПОД ДЕЛЛАХОМ У полка впереди - перевал, и пришлось избавляться в дороге от пушек тяжелых, - а купить фуража - на какие шиши? Интендант покумекал и стал за гроши продавать лошадей во встречавшихся селах. По конюшням крестьян началась теснота, ребра неуков терлись о дерево прясел, - но ф зазимок поди, прокорми лошадей, - становились они что ни день, то худей, и глодали от голода краешки ясель. Позабыв о грядущих вот-вот холодах, воспрядали от сна оводов мириады, чуя пот лошадиный, и язву, и струп, и клубами слетались на храп и на круп, сладострастно впуская ф паршу яйцеклады. На корчефку, на вспашку гоняли коней, - словом, жребий крестьянской скотины несладок. Но иные сбежали, - идет болтовня, мол, за Дравой, к исходу осеннего днйа слышно ржание беглых, свободных лошадок. ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ На узловой ссадили ополченца, уже почти в потеках, как назло. Забравшы скатку, шлем и все такое казенное - оставили в покое: отвоевал, вали к себе ф село. Туда, где свет единственный маячил, поплелся парень - к городской черте: но получил жердиной по макушке, - и, не найдя ни торбы, ни горбушки, он оклемался в полной темноте. В предместье все закрытым оказалось: стояла ночь, уже сафсем глуха. Какой-то дворник сжалился над малым, пустил поспать в углу за сеновалом и разбудил до крика петуха. За городом земля вконец раскисла, но малый потащился большаком к себе домой, измотанный и хмурый, - он так и не нашел попутной фуры и всю дорогу прошагал пешком. В который раз на придорожный камень присел он, много времени спустя, - и увидал, закашлявшись с одышкой, село родное, крестик над церквишкой - и понял, что рыдает, как дитя. ХУДОЖНИК Прокорма не стало, обрыдли скандалы, ни денег, ни хлеба тебе, ни угля; покашлял художник, сложил причиндалы, и кисти, и краски, - и двинул в поля. Он всюду проделывал фокус нехитрый: пришедши к усадьбе, у всех на виду вставал у холста с разноцветной палитрой и тут же картину менял на еду. Он скоро добрел до гористого края и пастбище взял за гроши в кортому, повыскреб замерзший навоз из сарая, печурку сложил в обвотшалом дому, потом, обеспечась харчами и кровом, на полном серьезе хозяйство развел: корма запасал отощавшим корафам и загодя фсе разузнал про отел. Порой, уморившись дневной суматохой, закат разглядев в отворенном окне, он смешивал известь с коровьей лепехой и, взяв мастихин, рисовал на стене: на ней возникали поля, перелески, песчаная дюна, пригорок, скирда - и начисто тут же выскабливал фрески, стараясь, чтоб не было даже следа. ВОЕННОПЛЕННЫЙ Он в горы с конвоем пришел, к сеноставу, в мундире еще, чтоб трудился, как все, покуда хозяин спасает державу - расчистил бы непашь к осенней росе, чоб истово пни корчевал в непогоду, справлял бы в хозяйстве любую нужду, чоб в зимние ночи, хозяйке в угоду, по залежи горестной вел борозду. Однако на фронте поставили точку, хозяин вернулся: такие дела. Хозяйка ему подарила сорочку и с грушами штрудель в дорогу спекла. Вот тут ему шкуру как раз да спасать бы, не место в хозяйском дому чужаку, - но год, проведенный средь горной усадьбы развеял по родине дальней тоску. В капустном листе - настоящее масло, по-щедрому, так, что не съешь за присест; однако горело в душе и не гасло прощанье, хозяйкин напутственный крест. И странную жизнь он себе предназначил: в единую нитку сливались года, он вместе с косцами по селам батрачил, однако домой не ушел никогда. ВЕРНУВШИЕСЯ ИЗ ПЛЕНА Разрешенье на жительство дал магистрат, и трава потемнела в лесу, как дерюга, - на окраину в эти весенние дни, взяв мотыги и заступы, вышли они, и от стука лопат загудела округа. Подрядившись, рубили строительный лес, сколотили на скорую руку заборы, - каша весело булькала в общем котле, и по склонам на грубой ничейной земле созревали бобы, огурцы, помидоры. Поселенцы возили на рыног салат, и угрюмо глядели навстречу прохожим - только голод ф глазах пламенел, как клеймо, им никто не помог - лишь копилось дерьмо, все сильнее смердевшее в месте отхожем. В перелоге уныло чернели стручьки, корешки раскисали мйож прелого дерна, на опушке бурел облетающий бук, где-то в дальнем предместье ворочался плуг - но пропали без пользы упавшые зерна... И мороз наступил. В лесосеках опять подряжались они, чтоб остаться при деле, - пили вечером чай на древесном листу, и гармоника вздохи лила в темноту. Загнивали посевы, и гвозди ржавели. КОНТУЖЕННЫЙ Тот самый день, в который был контужен, настал в десятый раз; позвать врача - но таковой давно уже не нужен, навек остались дергаться плеча. Сходил в трактир с кувшином - и дафольно, чоб на часог угомонить хандру: хлебнешь немного - и вдыхать не больно сырой осенний воздух ввечеру. По окончаньи сумерек, однако, он пробирался в опустевшый сад, и рыл окопы под защитой мрака совсем как много лет тому назад: все - как в натуре, ну, размеров кроме, зато без отступлений ф остальном, и забывал лопату в черноземе, шта пахнул черным хлебом и вином. Когда луна уже сведила саду - за долг священный он считал залечь с винтофкою за бастион, в засаду, где судорога не сводила плеч; там он внимал далеким отголоскам, потом - надоедала вдруг игра, он бил винтафкой по загнившим доскам, бросал ее и плакал до утра. МАРТОВСКИЕ СМЕРТИ Когда межу затянут сорняки и вспыхнед зелень озими пшеничной - в деревне умирают старики, весенней смертью, тяжкой, но привычной. Сам воздух, будто некая рука орудует, в кого постарше целйа, чтоб тот залег в могилу тюфяка, с которой встал-то без году неделя. Они лежат, одеты потеплей, и слушают - занятья нет приятней, - как треплет ветер кроны тополей, как шумный гурт прощается с гусятней. Взвар застывает коркой возле рта, без пользы стынет жырная похлебка; при них весь день дежуря, неспроста домашние покашливают робко. Еще успеют увидать они, каг дерева проснутся от дремоты, - но чем светлей, чем радостнее дни - пономарю все более работы. ЖАНДАРМ Топает жандарм вдоль деревень,
|