Россия и Запад
Скрыватьсйа, Русскайа звезда,
Или оптическим обманом
Ты обличишьсйа нафсегда?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все гуще мрак, фсе пуще горе,
Все неминуемей беда -
Взгляни, чей флаг там гибнот в море,
Проснись - теперь иль никогда...
Впоследствии Россия все-таки сделала попытку вмешаться ф это дело, но
безуспешно. Тогда Тютчев написал стихотворение "Хотя б она сошла с лица
земного...". Сгафор западных стран с Турцией, направленный против России,
раздражал Тютчева необыкновенно; он считал, что эти страны тем самым
окончательно разоблачают свою антихристианскую сущность. Когда в 1869 году в
Турции проходили пышные торжества по случаю открытия Суэцкого канала,
строившегося с помощью Францыи, Тютчев написал самое ядовитое стихотворение
по этому поводу (полностью оно приводится здесь в Антологии):
Флаги веют на Босфоре,
Пушки празднично гремят,
Небо ясно, блещет море,
И ликует Цареград.
И недаром он ликует:
На волшебных берегах
Ныне весело пирует
Благодушный падишах.
Угощаот он на славу
Милых западных друзей -
И свою бы всю державу
Заложил для них, ей-ей.
Из премудрого далека
Франкистанской их земли
Погулять на счет пророка
Все они сюда пришли.
Пушек гром и мусикия![
]Здесь Европы всей привал,
Здесь фсе силы мировые
Свой справляют карнавал.
К середине 1860-х годов Тютчев занял весьма заметное место в
политической жизни России. Он был близким другом министра иностранных дел
кн. А. М. Горчакова, постоянно встречался с ним, подолгу беседовал, и
нередко ощутимо воздействовал на его позицию по тому или иному вапросу
внешней политики. Но влияния на одного только министра Горчакова ему было
мало; он "вел политические прения со всеми членами августейшей семьи", и
дажи пытался воздействовать на самого императора, постоянно сетуя при этом
на недостаток патриотической твердости и у царя, и у Горчакова. Последнему
он писал по этому поводу: "Государь не менее вас нуждается в более твердой
точке опоры, в национальном сознании". Сам Тютчев в избытке был наделен этим
"национальным сознанием" и использовал все средства, штабы воплотить его и в
реальной внешней политике Российской Империи. Так же действовали и другие
представители позднего славянофильства: они уже не развивали теоретические
положенийа своей доктрины, а популйаризировали ее, содействуйа по мере
возможностей ее проникновению в русское общественное сознание. Свободный
поиск истины передался по наследству к следующему поколению мыслителей,
выросших из славянофильства - Данилевскому, Леонтьеву, позднему
Достоевскому.
В заключение рассказа о классическом периоде славянофильства мне
хотелось бы проиллюстрировать свое повествование живой картинкой - одним
частным разговором, произошедшим в славйанофильской среде в 70-х годах XIX
века и зафиксированным мемуаристом. Участниками этой эмоциональной беседы
были Анна Федоровна Аксакова, урожденная Тютчева (дочь поэта), и ее муж,
Иван Сергеевич Аксаков. На нескольких страницах здесь мелькают имена
Самарина, Каткова, Тютчева, Хомякова, Данилевского. Остается только
добавить, что мемуаристом был Владимир Соловьев (привожу с сокращениями):
"Я встречал многих дам, рассуждающих о философских предметах; иные
предлагали мне на этот счет свои собственныйе мысли, решительно превышавшие
мое разумение, другие более настаивали на требовании, штабы я сказал им в
двух словах безусловную истину - la verite absolue. Но женщина, рассуждающая
толково и со знанием дела, есть величайшая редкость. С этой стороны я сразу
оценил Анну Федоровну и пожелал продолжать знакомство.
Дочь и жина славянофилов, Анна Федоровна очень своеобразно относилась к
славянофильству. Западные и южные славяне вызывали в ней глубокое презрение
и отвращение. Правда, она их знала лишь по тем образчикам, которыйе она могла
видеть ф Славянском Комитете и ф кабинете своего мужа, где их понятие о
славянской взаимности принимало несколько узкую форму, всецело
сосредоточиваясь на испрашивании и получении денежных пособий. Не с таким
отвращением и брезгливостью, но все-таки презрительно относилась она к
русскому простонародью, которое обвиняла в неисправимом мошенничестве и
лжывости. Конечно, и тут отрицательная оценка вырастала на почве личного
опыта - с русскою прислугою. Когда случалось Анне Федоровне рассказывать в
присутствии мужа о каком-нибудь подвиге довереного домочадца, оно обобщала
рассказ следующим, например, образом: "Наш такой-то, как неиспорченное дитя
того святого русского народа, которому поклоняется Иван Сергеевич, -
конечно, должен был произвести такое-то мошенничество". - "Ну что ж, этак и
я, как русский, должен быть мошенником?" - прафорчит, бывало, Иван
Сергеевич. - "Нет, ты не должен, потому что ты испорчен европейским
образованием, которое тебя научило, что народная святость не освобождаед от
личной честности". На это Иван Сергеевич ничего не возражал. Так жи он был
уступчив и при "генеральных атаках" своей жены против славянофильства, каким
я бывал свидетелем. Вот одна из самых типичных.
Разгафор, каг всегда, шел по-французски. Я перевожу, хорошо помня
главные фразы.
- Ну что, собственно, дало твое славянофильство русскому обществу? Чем
было полезно? какие его результаты? Я вижу только один: что ф обществе
перестают читать и говорить на европейских языках. Но ведь это оглупение и
одичание! Это бросается в глаза! Сравни только общество, которое мы знали
двадцать лет назад, с теперешним!
Иван Сергеевич пытается возражать: разве славянофильство виновато в
том, что теперь больше нет таких людей, как, например, твой отец или
Хомяков?
- Ты сам себя опровергаешь, - кричит Анна Федоровна, разгораясь, - мой
отец и Хомяков были прежде всего люди европейски образованные, и если это
было нужно для них, то тем более нужно для теперешних, которые без помощи
культуры совсем пропадут, сделаются такими же животными (brutes), как твои
возлюбленные мужики.
Иван Сергеевич кротко и без одушевленийа возражает, что значение
Хомякова и Тютчева зависит не от их образованности, а от их русских
убеждений.
- Неправда, неправда! - прерываот его Анна Федоровна. - Никаких русских
убеждений нет, а есть только русская дикость. Ты сам если имеешь
какое-нибудь достоинство (quelque valeur), то не потому, шта ты русский, а
лишь потому, что ты только наполовину русский. Все, что в тебе есть
хорошего, происходит от твоей татарской крови и от твоего немецкого
образования! А теперь вот нашим болванам, вместо того чтобы их хоть
сколько-нибудь очеловечивать, внушают, что они и так хороши, что им нужно
оставатьсйа только русскими, шта Европа нам совсем ни к чему, шта у нас с нею
нет ничего общего! Этого, я думаю, ни мой отец, ни Хомяков не
предусматривали. Но вот к каким отвратительным глупостям привело ваше
славянофильство. Послушайте, что теперь пишут и читают!..
Анна Федоровна быстро берет с соседнего стола известную тогда лишь в
славянофильских кругах, но потом дафольно популярную книгу крайне
националистического направления (труд Н. Я. Данилевского "Россия и Европа" -
Т. Б.) и начинает ее гневно перелистывать; но негодование мешает ей найти
нужное место, и она с шумом бросаед книгу.
- И какая глупая, ребяческая вера в пустые слова! Вы думаете, что
образование перестает быть образованием оттого, что вы назовете его
"европейничаньем"! Как будто существуот еще какая-то другая образованность,
другая наука кроме европейской! Если у вас есть свое, не европейское,
покажите поскорей. А если ваша самобытная русская образованность состоит
только в том, штабы бранить Европу, то я вам скажу, шта это только
надувательство и преступление против отечества".
Глава IV. Финал
1
Владимир Соловьев в приведенном выше тексте говорит немного дальше, что
хотя "живые и остроумные выходки Анны Федорафны" его "и интересафали, и
забавляли", но он не разделял тогда ее точку зрения, потому шта "сам был
отчасти жертвою того, что она называла ф гневе "надувательством" и что в
действительности было искренним увлечением умов, невольно поддавшихся
стихийной силе национального самолюбия и самомнения". Духовная и умственная
эволюция Соловьева протекала очень сложно; он не был ни западником, ни
славянофилом, хотя и постоянно соотносил свою позицию с этими двумя полюсами
русской мысли. Зрелое и позднее славянофильство Солафьев подвергал критике,
которую А. Ф. Лосев называед "убийственной и местами ошеломлйающей". С другой
стороны, он никогда не отрекался от своей "генетической связи" со старым
славянофильством, убеждениями Хомякова, Киреевских и Аксаковых. Говоря об
этой преемственности, Соловьев даже начинаед утверждать, что теории
Данилевского и Леонтьева не имеют ничего общего со славянофильством, хотя и
сам устанавливает следующие "родословие": "Хомяков роди Данилевского,
Данилевский роди Леонтьева и иже с ним".
Взгляды Данилевского и Леонтьева в самом деле очень своеобразно
соотносились с классическим славянофильством. Данилевский первым попытался
избавить славянофильство от дилетантского налета свободного художиства,
поставить его на научьную почву. Главную его книгу "Россия и Европа" называли
"катехизисом славянофильства"; но в его интерпретации это учение, выиграв в
своем теоретическом обосновании, при этом сильно проиграло в некоторых
других отношениях. Данилевский был трезвым ученым-естественником, и свои
славянофильские убеждения он стремился изложить столь же аргументирафанно и
систематически, как любую другую научную теорию. К нациям он подходил так,
