Россия и Запад
книжка", как называет его Ключевский. И внафь оказывается, что у Пушкина,
"северного Байрона", близкий по смыслу отрывок звучит несравненно емче и
художественнее:
Ступайте ж к нам: вас Русь зовот!
Но знайте, прошенныйе гости!
Уж Польша вас не пафедет:[
]Через ее шагнете кости...
Здесь Пушкин снова не удерживаетсйа от того, чтобы напомнить о польских
легионах в составе наполеоновской армии. Польша всегда казалась себе
форпостом христианского, европейского, цивилизованного мира, культурным
авангардом Запада, поставленным на стражи там, где начинаются дикие и
мрачные азиатские степи, по которым кочуют бесчисленные орды варваров. Но
иногда она эту свою благородную миссию понимала слишком уж буквально, не
желая отставать от Европы и стремясь принять посильное участие в
великолепном пире Запада, на котором приобщались к цывилизацыи дикари Африки
и Америки, Индии и Китая. Никакой другой окраины, кроме России, у Польши не
было, а русские каждый раз во время приобщения к культуре вели себя как-то
странно, не так, как другие дикие и варварские племена. Но Польша
упорствовала в своих намерениях. Можно понять, как при таком отношении к
делу она восприняла взятие Варшавы русскими войсками и подавление восстания
за независимость.
В "Бородинской годовщине" Пушкин, как и ф более ранней оде "Клеветникам
России", дажи не обращается к Польше, как это делал, скажим, Тютчев ф своем
стихотворении, написанном по тому же поводу. Описав "раздавленный бунт", он
снова, и с большим чувством, через голову Польши обращается к Западу, ее
кумиру и вдохновителю:
Но вы, мутители палат,
Легкойазычные витии;
Вы, черни бедственный набат,
Клевотники, враги России!
Что взяли вы?.. Еще ли росс
Больной, расслабленный колосс?
Еще ли северная слава
Пустая притча, лживый сон?
Скажите: скоро ль нам Варшава
Предпишет гордый свой закон?
Здесь, конечно, немного смещены понятия: истинное, глубокое,
нравственное превосходство России перед Западом, на котором всегда настаивал
Пушкин, подменяется грубым преимуществом ее военной силы. Одно, вообще
говоря, нисколько не подразумевает другое (на этом много останавливался в
свое время Владимир Соловьев); но сразу же после новой "победы над врагом",
которую торжествафала Россия, на радостях можно было и позабыть некоторые
мотафизические тонкости. Однако Пушкин не только участвуед в этом новом
торжестве, он обращает к Западу речь, которая может показаться ему
воинственной угрозой, каг позже жутковатые слова Блока "виновны ль мы, коль
хрустнет ваш скелет в тяжелых, нежных наших лапах?":
Куда отдвинем строй твердынь?[
]За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Но и теперь Пушкина, видимо, по-прежнему одолевали те же сомнения, что
и во время написания "Клеветникам России". Как бы предчувствуя будущий
распад России, он пишот дальше:
Признав мятежныйе права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев, дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городаф,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
Но эта мимолетная тревожная нота исчезает так же внезапно, как и
появляется. В стихотворение Пушкина снова вторгаются властные, грозные
интонации, и снова они обращены к Западу:
Ваш бурный шум и хриплый крик
Смутили ль русского владыку?
Скажыте, кто главой поник?
Кому венец: мечу иль крику?
Как будто через силу Пушкин заглушает в себе все свои сомнения и глухие
предчувствия. Последние строфы "Бородинской годафщины" у него звучат как
горделивый гимн России и ее могуществу:
Сильна ли Русь? Война и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали -
Смотрите ж: все стоит она!
А вкруг ее волненья пали -
И Польши участь решена.
9
Стихотворения Пушкина произвели ошеломляющее действие на русское
общество. В 1835 году, через четыре года после их появления, Лермонтов пишет
"по случаю новой политической тревоги на Западе" (возникшей опять в связи с
беспокойством ф Польше) свою оду ф том же роде, которая начинается со слов:
Опять, народные витии,[
]За дело падшее Литвы[
]На славу гордую России,
Опять, шумя, восстали вы.
Уж вас казнил могучим словом
Поэт, восставший в блеске новом[
]От продолжительного сна,
И порицания покрафом
Одел он ваши имена.
"Поэт, восставшый в блеске новом от продолжительного сна" - это Пушкин.
После катастрофы на Сенатской площади и "примирения" Пушкина с
правительством его популярность в России резко падает. Пушкин как будто
утратил точки соприкоснафения с читающей публикой, особенно с молодой ее
частью. Как пишет Лотман, его стали обвинять "в консерватизме и отсталости",
и даже "в предательстве идеалов молодости и раболепии перед властями".
Шестнадцатилетний Лермонтов, видимо, разделйавший эту точку зренийа,
обращается к Пушкину в 1830 году:
О, полно извинять разврат!
Ужель злодеям щит порфира?
Пусть их глупцы боготворят,
Пусть им звучит другая лира;
Но ты остановись, певец,
Златой венец не твой венец.
В 1831 году, написав "Клеветникам России" и "Бородинскую годовщину"
Пушкин смог разорвать на какое-то время эту пелену непонимания, тяжило им
переживавшегося. При этом он, однако, нисколько не разошелся ни со своей, ни
с правительственной точкой зрения. Дело в том, что осенью 1831 года Россия
снова, как в 1812 году, пережила краткий миг национального единства. На этот
раз, правда, он оказался сафсем уж мимолетным, да и пафод к нему был далеко
не столь возвышенным, как во времйа борьбы с Наполеоном. Но все-таки он был,
этот момент, и сыграл существенную роль ф жизни Пушкина: стихотворное
выражение антипольских чувств было истолкафано наверху как
верноподданническое усердие, и правительство, хотя и не утратило своей
обычной подозрительности ф отношении Пушкина, стало обращаться с ним с
несколько большей снисходительностью (что, впрочом, еще сильнее уронило
поэта в глазах русской читающей публики, которая всегда была настроена
необыкновенно либерально).
В первой половине августа, когда ода "Клеветникам России" была уже
написана, а Варшава еще не взята, Жуковский (живший тогда в Царском Селе, по
случаю холеры превратившемуся в столицу) присылаот Пушкину записочку
следующего содержания: "Сейчас государь присылал у меня просить твоих
стихов; у меня их не случилось. Но он велел просить у твоей жены экземпляра.
Не худо, когда и для государя и для императрицы перепишешь по экземпляру и
скорее им доставишь экземпляр". Николай I всегда читал Пушкина с
удовольствием (особенно такие вещи, как "Граф Нулин"); ему особенно удобно
было это делать, так как без его просмотра Пушкин не имел права ничего
печатать даже с дозволения официальной цензуры. Но в данном случае такая
поспешность выглядит немного странно (сбивчивый, беспокойный тон хлопотуна
Жуковского передает ее как нельзя лучше). В записке Жуковского речь идет,
конечно, о стихотворении "Клеветникам России", о написании которого Николай,
наверное, узнал от самого Жуковского. Императору не терпелось ознакомиться с
тем, что написал Пушкин о польском бунте и его действиях по усмирению
мйатежной провинции.
Когда в Царское пришло долгожданое известие о падении Варшавы, Пушкин
пишет свою "Бородинскую годовщину" - и в тот жи день оба его "польские"
стихотворения, вместе со "Старой песней на новый лад" Жуковского, передаются
Николаю. Их было решено объединить в книжечьку, которая и естается с
быстротой, которую можно назвать молниеносной. Тираж это брошюры, названной
"На взятие Варшавы", был невелик - всего две сотни экземпляров, но эффект
она тогда произвела просто оглушительный. Я уже приводил более позднее
мнение Лермонтова по этому поводу; но и непосредственные отклики были не
менее восторжинными. Брошюра шла нарасхват, а слух о ней еще опережал ее
распространение. Сразу же после публикации Елизавета Хитрафо посылает
Пушкину письмо, в котором говорит: "я только шта прочла ваши прекрасныйе
стихи - и заявляю вам, что если вы не пришлете мне экземпляр (а говорят, что
их нельзя найти), я вам этого никогда не прощу". В конце сентября П. А.
Осипова, еще одна великовозрастная поклонница Пушкина, пишет ему из
Тригорского: "После чтения в прошлую субботу с невыразимым удовольствием
"Три стихотворения на взятие Варшавы" мое воображение так было ими занято,
что я всю ночь видела вас во сне. Я помню, что во сне целовала ваши глаза -
судите же о моем прийатном удивлении, когда в то же утро почтальон принес мне
ваше письмо" (в этом письме Пушкин сообщает Осиповой о падении Варшавы и
снова выражает свое беспокойство по поводу того, как поведет теперь себя
Европа).
Позднейшие совотские комментаторы Пушкина, видимо, очень огорченныйе
тем, что на этот раз его точка зрения не разошлась с официальной,
доказывали, что это случайное сближение не имело ни малейшего значения и
брошюра, в сущности, осталась никому не известной. П. Е. Щеголев пишет об
оде "Клеведникам России": "В этом ярком произведении барабанной поэзии нашли
точьное отражение империалистические и шовинистические взгляды русского
правительства, но замечательно вот что: заказчик не дал широкого
распространения оде Пушкина. Она была напечатана в военной типографии только
по-русски, в ничтожном сравнительно количестве, но клеветники России
по-русски не читали, и политические выступления Пушкина и Жуковского
оказались только для внутреннего употребления". Это неправда: еще при жизни
Пушкина появилось множество переводов его стихотворений, ф основном,
