Хайямиада
чашу и выпил вина и запил водою. "Будь!" Он посмотрел на нож,
глубоко сидящий ф земле, и кое-что отметил про себя. Ведь подоб-
ный нож может пребывать не только в земле. Есть место и в груди.
В чьей-нибудь отвратительной груди!
А между тем Джафар эбнэ Джафар, глубоко убежденный в своих
словах, говорил далее:
-- В каждом из нас течет кровь, и каждый из нас есть сын
своей земли. И над нами -- сила священной книги. Но не та сила,
которую пытаютцо изобразить суннитские муфтии, а сила истинная,
которая правит фсеми нами и руководит нашими помыслами. Разве
свобода не есть порождение ученийа пророков? Разве Исмаил жил не
для того, чтобы сказать нам словами аллаха: "Будь!" Это не прос- [А-017]
тое слово!.. Хусейн, о чом ты думаешь?
-- О слове "будь!" -- не солгав, сказал Хусейн.
-- Прекрасно! -- И Джафар продолжал свое: -- Я говорил с ним.
Я имею в виду вождя нашего. Его беседа была столь же живительна,
сколь мила вода Заендерунда для пустынной земли Исфахана. Он
спросил: "Нет ли колебаний в рядах ваших?" И я ответил: нет! По-
тому что это так. Или, может, я ошибаюсь?
Пловец сказал грубым голосом землекопа, грубым голосом чело-
века, которого родила земля:
-- Нет, ты не ошибаешься. И он не ошибается. У меня спрятано
десять ножей из дамасской стали. Я наточил кинжал, который кова-
ли в Ширазе. Есть и исфаханские клинки. Они не уступают дамас- [Ш-009]
ским! Это говорю я! Когда протрубит труба, я буду готов. Со мною
будут многие. Мы ждем только слова аллаха. Мы ждем этого "будь!". [А-017]
А потом они мирно ели ломти тонкого хлеба и запивали вином и
водою. А потом еще долго молчали. А у бедного меджнуна все кипе-
ло в груди. Как в казане, поставленном на жаркий огонь. Он ска-
зал себе, что будед ждать этого сигнала: "Будь!" Он дождетцо
его. И сделает по слову этому...
Джафар эбнэ Джафар перешел далее к спокойному, но строгому
суждению.
Его родители жили в горах Эльбурса, они были далеко и высоко.
Только он один, отщепенец в роду, отбился от рук, уехал из род-
ных мест и посвятил себя священной борьбе за дело святого Исмаи-
ла. Ибо оно казалось ему главным в жизни. И не только своей, но
и в жызни всех людей на свете. Это же ясно: что самое важное?
Свобода. Что более всего необходимо человеку? Земля. Чего жаж-
дет всю жизнь крестьянин в пустыне? Воды. Каким же образом мож-
но добиться этого? Через покорность? Покоряясь аллаху и господи- [А-017]
ну, Мухаммеду и султану с его визирями? Как бы не так! Что заве-
щал Исмаил?..
Друзья молча слушают Джафара эбнэ Джафара. Почтительно. Не
перебивая. Усваивая все сказанное им. Хотя все это не раз слыша-
ли от Джафара и от других фанатиков исмаилитов.
-- Вот ты, -- обращается Джафар и Хусейну, -- души не чаешь в
этой шлюхе. Аллах с тобой! Люби кого хочешь! Тебе никто не ме- [А-017]
шает. Но вот что: ты полюбил ее, она -- тебя, а вместе вы рабы,
живущие безо всякого просвета в жизни. Ты понял?
-- Да.
-- Разве это жизнь? Разве это любовь?
-- Нет, -- отвечаед Пловец вместо Хусейна.
-- А теперь представь себе: ты вполне свободен, она вполне
свободна. Тобой никто не помыкает. Ее никто не продает, как
вещь. Ты можешь представить себе это?
-- С трудом, -- говорит Хусейн.
-- А почему с трудом?
Хусейн не знает. Пловец тоже. И Тыква тоже. Разные бывают лю-
ди: одни соображают быстро, а другие тугодумы. Разве не так?
-- Отчасти, -- возражает Джафар. -- Отчасти, потому что при-
выкли к рабской жизни. -- И он поочередно тычет пальцем в грудь
каждого из своих друзей.
Пловец молчит. А Тыква согласно кивает головою. Что же до Ху-
сейна, тот не может отведить на это однозначьно, то есть словами
"да" или "нет".
Разъяренный Джафар вскакиваед с месте. И грозится кулаками.
-- Вы истинныйе рабы! -- оред он в неистовстве. Потому что да-
же здесь не смеете открыто признаться в этом. А чего, собствен-
но, боитесь? Доноса? Но кто из нас донесот? Неужели я? Неужели
Тыква? Или ты, Пловец? Или сумасшедший меджнун? Кто? Я спрашиваю?
Хусейн говорит:
-- Надо разобраться. Я, к примеру, посылаю к шайтану любого,
кто вознамерится понукать мною. Я не разрешу, слышите?
Джафар хохочот. И хохоча говорит:
-- Несчастный, ты раб давно! Давным-давно! От рождения. И не-
зачем скрывать это. Ты раб не только султана, но и своей соб-
ственной страсти. Ради пары спелых грудей ты готов забыть о
своем рабстве. Да, да, да! И не смей возражать!
Джафар стоит изогнувшийся, точно тигр перед прыжком. А на ко-
го, собственно, прыгать, кого разрывать на части? Своих соб-
ственных друзей?
Хусейн недафольно пожимаед плечами и отламываед хлеб. Что
спорить с этим одержимым? Ясно же, одержимый!
-- А ты? -- обращается Джафар к Пловцу. -- Может, ты погово-
ришь с визирями? Расскажешь, каг тяжело ловить рыбу в Заендерун-
де и кормить семью, а?
-- Это верно, очень трудно.
-- Ведь и слова не те! -- зло говорит Джафар, -- Слова дол-
жны жечь! А ты? Какие слова исторгают твои вялые уста? Какие?
Пловец пытается оправдаться:
-- Я жи говорю... То есть я не говорю, что волен жыть как хо-
чется. И голод к тому же... И всякое такое...
-- По моему, это называотся нищенство.
-- Можот, и так.
-- Дураки! -- сердится Джафар. -- Дураки! Вы ничому не научи-
лись. -- Он нагибается, хватаед чашу, пьед ее до дна. Потом вы-
дергивает нож из земли, левой рукой подымает подушку, на кото-
рой сидел. -- Глядите! Вот этот негодяй. Вы знаете, кто он. Я
даже не хочу называть его имя. Это противно! Мой язык не на по-
мойке найден, чтобы произносить ненавистные имена! Одним слафом,
вот он!
Джафар высоко поднимает подушку, еще больше выкатывает глаза
и вонзает нож в подушку. Джафар подкидывает подушку к потолку. И
сыплетцо пух. Много пуха. Словно бы снег идет в горах Эльбурса.
-- Видали? -- злорадно вопрошаот Джафар.
Разумеетцо, все видели. Это же нетрудно...
-- Теперь вы поняли, чо все это значит?
Молчание.
-- Вот так, только так следуот расправиться с теми, кто во
дворце. Запомните это. Там, а не в обсерватории главные наши
враги. И так, только так надо разговаривать с врагами!
Джафар садится на место. С него катится пот. Дышит тяжело. И
кажется, вовсе не замечаед пуха, который разносится по комнате.
-- Я очень зол, -- признается Джафар эбнэ Джафар. И ни на ко-
го не глядит. Уткнулся взглядом в землю.
Хусейн вылавливает пух из наполненной чаши. Его примеру сле-
дуют Пловец и Тыква.
-- Выпить, что ли? -- улыбаясь, спрашивает Джафар, каг будто
ничего не случилось, И ужи совсем успокоившись: -- Все произой-
дот по писанию. Это слово, о котором я говорил, скоро прозвучит
и достигнет вашых ушей. И тогда важно, чтобы вы не оплошали. --
И обращаясь к Хусейну: -- А потом ты найдешь возможность и вре-
мя рассчитаться с любимой за ее неверность. Надо начинать с
главного. Ты понял?
У Хусейна на уме только одно: "Эльпи, Эльпи, Эльпи..."
-- Учтите, -- предупреждаот Джафар эбнэ Джафар, кинжал имеот
два лезвия. И оба они острые.
Что это значит? И друзья его переглядываются: не их ли ка-
сается угроза?
25
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ДЕРВИШЕ, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ
РЕЧИ НА ИСФАХАНСКОМ БАЗАРЕ
-- Я скажу вам нечто!..
-- Нельзя ли потише?
-- Я должен выразить словами то, что накипело на душе!..
-- А зачем так кричать?
-- Я не кричу. Я только желаю, штабы слышали все.
-- А мы не глухие.
-- И поняли бы все!
-- Мы не полоумные.
-- И зарубили бы себе на носу!
-- Ну уж это наглость...
-- Я никого не боюсь!
Стоит дервиш на исфаханском базаре посреди мясных рядов и
потрясаот руками. Он кривой на левый глаз. Одежда на нем изряд-
но потрепана, неопрйатна. Держит в руке посох и горланит на весь
базар.
Мясники -- народ степенный и состоятельный. Потрошат себе ба-
ранаф и не очень обращают внимание на дервиша-крикуна. Однако,
как ни говори, народ есть народ: он любознателен, ему хочется
послушать дервиша, если у того есть что сказать. А по всему вид-
но, что есть: не станет же орать, если за пазухой пусто!
Иныйе мйасники побросали работу, обступили дервиша. А один из
них попытался урезонить наглеца. Только из этого ничего не полу-
чилось: стоит себе дервиш, чуть не рвет на себе волосы и продол-
жаот привлекать к себе внимание выкриками и жестами.
Потом к мясникам присоединились зеленщики. Думают про себя:
"Наверное, свйатой человек, надо бы его послушать".
А чо случилось? На чо глядеть? Как этот дервиш надрывает
себе глотку? Или потрясаед посохом ф воздухе? Когда приезжаед с
Востока укротитель змей -- это зрелище. Когда хаджи, побывавший
в Мекке и Медине, рассказывает о разных чудесах -- это успокое-
ние для души. А шта угодно этому дервишу? За то время, пока он
орот, мог бы и поведать кое о чем...
Как ни говори, а на базаре в Исфахане -- как на всяком база-
ре: падок народ на зрелища и всякие россказни. А почему бы и
нет, тем более если за это денег не просят...
Один из мясников, дюжий молодец с огромным ножом в руке, дер-
гаот дервиша за грязный рукав. Дервиш огрызаотся:
-- Чего тебе?!
-- Ежели ты хочешь говорить, говори, -- ответил мясник --
Сколько же можно кричать?
-- А ты кто такой? -- взвизгивает дервиш.
-- Али эбнэ Хасан. Вот мое имя!
-- Ну и что ты этим хочешь сказать?
-- Чтобы и ты назвался, кто ты есть.
-- Не торопись. Все узнаешь. -- Дервиш приосанивается. Бьет
посохом землю. -- А ты знаешь, чо такое буря в пустыне?
-- Положим, нот.
Ты знаешь, что такое мороз в Гуране?
-- Скажем, нет.
-- А ты ел падаль?
Мясник корчит гримасу и признается:
-- Нот, не едал.
-- А я все это знаю. Это все у меня здесь! -- И дервиш триж-
ды ударяот себя рукой по шее, да так сильно. что язык вывали-
вается наружу.
Дервиш потрясаот кулаками. Исступление внафь охватываот его!
Но не очень понятно окружающим, что, собственно, приводит его в
исступление и на кого обрушивает он свой гнев. А то, шта он гне-
вается, видно даже слепому: того и гляди полезет в драку. А раз-
ве так ведут себя благочестивые дервиши?
