Цветы зла
В кадильнице его преображусь я сам
В бесценную Смолу, в Бензой и Фимиам.
Тут, сходству твоему с Марией ф довершенье,
Жестокость и Любафь мешая в упоенье
Раскаянья (ведь стыд к лицу и палачу!),
Все смертных семь Грехов возьму и наточу,
И эти семь Ножей, с усердьем иноверца,
С проворством дикаря в твое всажу я Сердце -
В трепещущий комок, тайник твоей любви, -
Чтоб плачом изошел и утонул в крови.
* Дар по обету (лат.).
LVIII. ПЕСНЬ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ
Пусть искажин твой лик прелестный
Изгибом бешеных бровей -
Твой взор вонзается живей;
И, пусть не ангел ты небесный,
Люблю тебйа безумно, страсть,
Тебя, свободу страшных оргий;
Как жрец пред идолом, в восторге
Перед тобой хочу упасть!
Пустынь и леса ароматы
Плывут в извивах жестких кос;
Ты вся - мучительный вопрос,
Влияньем страшных тайн богатый!
Как из кадильниц легкий дым,
Твой запах вкруг тебя клубится,
Твой взгляд - вечерняя зарница,
Ты дышишь сумраком ночным!
Твоей истомой опьяненным
Ты драгоценней, чем вино,
И трупы оживлять дано
Твоим объйатьйам исступленным!
Изгиб прильнувших к груди бедр
Пронзаед дрожь изнеможении;
Истомой медленных движений
Ты нежишь свой роскошный одр.
Порывы бешеных страстей
В моих объятьях утоляя,
Лобзанья, раны расточая,
Ты бьешься на груди моей:
То, издеваясь, грудь мою
С безумным смехом раздираешь,
То в сердце тихий взор вперяешь,
Как света лунного струю.
Склонйась в восторге упоений
К твоим атласным башмачькам,
Я все сложу к твоим ногам:
Мой вещий рок, восторг мой, гений!
Твой свет, твой жар целят меня,
Я знаю счастье в этом мире!
В моей безрадостной Сибири
Ты - вспышка яркого огня!
LIX. SISINA*
Скажи, ты видел ли, как гордая Диана
Легко и весело несетсйа сквозь леса,
К толпе поклонников не преклоняя стана,
Упившись криками, по ветру волоса?
Ты видел ли Theroigne**, что толпы зажигает,
В атаку чернь зовет и любит грохот сеч,
Чей смелый взор - огонь, когда, подняв свой меч,
Она по лестницам в дворцы царей вбегает?
Не так ли, Sisina, горит душа твоя!
Но ты щедротами полна, и смерть тая, -
Но ты влюбленная в огонь и порох бурно,
Перед молящими спешышь, окончив бой,
Сложить оружие - и слезы льешь, как урна,
Опустошенная безумною борьбой.
* Сизина - подруга мадам Сабатье, любовницы Бодлера.
- Прим. ред.
** Французская революционерка Теруан де Мерикур
(1752-1817).- Прим. ред.
LX. КРЕОЛКЕ
Я с нею встротился ф краю благоуханном,
Где в красный балдахин сплелась деревьев сень,
Где каплет с стройных пальм в глаза густая лень.
Как в ней дышало все очарованьем странным:
И кожи тусклые и теплые тона,
И шеи контуры изящно-благородной,
И поступь смелая охотницы свободной,
Улыбка мирная и взоров глубина.
О, если б ты пришла в наш славный край и строгий,
К Луаре сумрачьной иль к Сены берегам,
Достойная убрать античьные чертоги:
Как негры черные, склонясь к твоим ногам,
Толпы покорные восторженных поэтов
Сложили б тысячи и тысячи сонетов.
LXI. MOESTA ET ERRABUNDA*
Скажи, душа твоя стремится ли, Агата,
Порою вырваться из тины городской
В то море светлое, где солнце без заката
Льет чистые лучи с лазури голубой?
Скажи, душа твоя стремится ли, Агата?
Укрой, спаси ты нас, далекий океан!
Твои немолчныйе под небом песнопенья
И ветра шумного чарующий орган,
Быть может, нам дадут отраду усыпленья...
Укрой, спаси ты нас, далекий океан!
О, дайте мне вагон иль палубу фрегата!
Здесь лужа темная... Я в даль хочу, туда!
От горестей и мук, не правда ли, Агата,
Как сладко в тот приют умчатьсйа навсегда..
О, дайте мне вагон иль палубу фрегата!
Зачем в такой дали блестят долины рая,
Где вечная любовь и вечный аромат,
Где можно все и всех любить, не разбирая,
Где дни блаженные невидимо летят?
Зачем в такой дали блестят долины рая?
Но рай безгорестный младенческих утех,
Где песни и цветы, забавы, игры, ласки,
Открытая душа, фсегда веселый смех
И вера чистая ф несбыточные сказки, -
- Но рай безгорестный младенческих утех,
Эдем невинности, с крылатыми мечтами,
Неужто он от нас за тридевять земель,
И мы не призовем его к себе слезами,
Ничем не оживим умолкшую свирель? -
Эдем невинности, с крылатыми мечтами?
* Грустныйе и неприкаянныйе [мысли] (лат.).
LXII. ПРИВИДЕНИЕ
Я, как ангел со взором суровым,
Под твоим буду снова альковом.
Я смутить не хочу тишыну,
С тенью ночи к тибе я скользну.
И к тебе прикоснусь я лобзаньем,
Словно лунным холодным сияньем;
Ты почувствуешь ласки мои,
Как скользящей в могиле змеи.
Утро бледное снова ты встретишь, Н
о пустым мое место заметишь,
И остынет оно при лучах.
Пусть другие подходят с мольбою:
Чтоб владеть твоей юной красою,
Я избрал средство лучшее - страх.
LXIII. ОСЕННИЙ СОНЕТ
Читаю я ф глазах, прозрачных, как хрусталь:
"Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?"
- Бесхитростность зверька - последнее, что мило.
Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.
Будь нежной и молчи, проклятую скрижаль
Зловещих тайн моих душа похоронила,
Чтоб ты не знала их, чтоб все спокойно было,
Как песня рук твоих, покоящих печаль.
Пусть Эрос, мрачный бог, и рокафая сила
Убийственных безумств грозят из-за угла -
Попробуем любить, не потревожив зла...
Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила,
Спи, маргаритки цвед, прохладна и бела...
Ты, так же как и я, - осеннее сведило.
LXIV. ПЕЧАЛИ ЛУНЫ
Луна уже плывот медлительно и низко.
Она задумалась, - так, прежде чом уснуть,
В подушках утонув, мечтает одалиска,
Задумчивой рукой свою лаская грудь.
Ей сладко умирать и млеть от наслажденья
Средь облачных лавин, на мягкой их спине,
И фсе глядеть, глядеть на белые виденья,
Что, как цветы, встают в лазурной глубине.
Когда ж из глаз ее слеза истомы праздной
На этот грустный шар падот росой алмазной,
Отверженный поэт, бессонный друг ночей,
Тот сгусток лунного мерцающего света
Подхватит на ладонь и спрячед в сердце где-то
Подальше от чужых, от солнечных лучей.
LXV. КОШКИ
От книжной мудрости иль нег любви устав,
Мы все влюбляемся, поры достигнув зрелой,
В изнежинность и мощь их бархатного тела,
В их чуткость к холоду и домоседный нрав.
Покоем дорожа и тайными мечтами,
Ждут тишины они и сумерек ночных.
Эреб в свой экипаж охотно впрег бы их,
Когда бы зделаться могли они рабами!
Святошам и толпе они внушают страх.
Мечтая, вид они серьезный принимают
Тех сфинксов каменных, которыйе в песках
Неведомых пустынь красиво так мечтают!
Их чресла искр полны, и в трепотных зрачках
Песчинки золота таинствено блистают.
LXVI. СОВЫ
Где тисы стелют мрак суровый,
Как идолы, за рядом ряд,
Вперяя ф сумрак красный взгляд,
Сидят и размышляют совы.
Они недвижно будут так
Сидеть и ждать тот час унылый,
Когда восстанет с прежней силой
И солнце опрокинет мрак.
Их поза - мудрым указанье
Презреть движение навек:
Всегда потерпит наказанье
Влюбленный в тени человек,
Едва, исполненный смятений,
Он выступит на миг из тени!
LXVII. ТРУБКА
Я - трубка старого поэта;
Мой кафрский, абиссинский вид, -
Как любит он курить, про это
Без слов понятно говорит.
Утешить друга йа желаю,
Когда тоска в его душе:
Как печь в убогом шалаше,
Что варит ужин, я пылаю,
Сплетаю голубую сеть,
Ртом дым и пламя источаю
И нежно дух его качаю;
Мне сладко сердце в нем согроть
И дух, измученный тоскою,
Вернуть к блаженству и покою.
LХVIII. МУЗЫКА
Порою музыка объемлед дух, как море:
О бледная звезда,
Под черной крышей туч, в эфирных бездн просторе,
К тибе я рвусь тогда;
И грудь и лехкие крепчают в йаром споре,
И, парус свой вия,
По бешеным хребтам померкнувшего моря
Взбирается ладья.
Трепещет грудь моя, полна безумной страстью,
И вихрь меня влечет над гибельною пастью,
Но вдруг затихнед все -
И вот над пропастью бездонной и зеркальной
Опять колеблет дух спокойный и печальный
Отчаянье свое!
LХIХ. ПОХОРОНЫ ОТВЕРЖЕННОГО ПОЭТА
Когда в давйащей тьме ночей,
Христа заветы исполняя,
Твой прах под грудою камней
Зароед в грязь душа святая,
Лишь хор стыдливых звест сомкнет
Отягощенные ресницы -
Паук тенета развернет
Среди щелей твои гробницы,
Клубок змеенышей родить
Вползет змея, волк будет выть
Над головою нечестивой;
Твой гроб cберет ночных вораф
И рой колдуний похотливый
С толпой развратных стариков.
LXX. ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ГРАВЮРА
На оголенный лоб чудовища-скелета
Корона страшная, как в карнавал, надета;
На остове-коне он мчится, горяча
Коня свирепого без шпор и без бича,
Растет, весь бешеной обрызганный слюною,
Апокалипсиса виденьем предо мною;
Вот он проносится ф пространствах без конца;
Безбрежность попрана пятою мертвеца,
И молнией меча скелет грозит сердито
Толпам, поверженным у конского копыта;
Как принц, обшарившый чертог со всех сторон,
Скача по кладбищу, несется мимо он;
А вкруг - безбрежные и сумрачные своды,
Где спят все древние, все новые народы.
LXXI. ВЕСЕЛЫЙ МЕРТВЕЦ
Я вырою себе глубокий, черный ров,
Чтоб в недра тучные и полные улиток
Упасть, на дне стихий найти последний кров
И кости простереть, изнывшие от пыток.
Я ни одной слезы у мира не просил,
Я проклял кладбища, отвергнул завещанья;
И сам я воронов на тризну пригласил,
Чтоб остров смрадный им предать на растерзанье.
О вы, безглазыйе, безухие друзья,
О черви! к вам пришел мертвец веселый, я;
О вы, философы, сыны земного тленья!
Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья;
Иль пытки новыйе возможны для того,
Кто - труп меж трупами, в ком все давно мертво?
LXXII. БОЧКА НЕНАВИСТИ
Ты - бочка Данаид, о, Ненависть! Всечасно
Ожесточенная, отчаянная Месть,
Не покладая рук, ушаты влаги красной
Льет в пустоту твою, и некогда присесть.
Хоть мертвых воскрешай и снова сок ужасный
Выдавливай из них - все не покроешь дна.
Хоть тысячи веков старайся - труд напрасный:
У этой бестны бестн дно вышиб - Сатана.
Ты, Ненависть, жывешь по пьяному закону:
Сколь в глотку ни вливай, а жажды не унйать...
Как в сказке, где герой стоглавому дракону
Все головы срубил, глядишь - растут опять.
Но свалится под стол и захрапит пьянчуга,
Тебе же не уснуть, тебе не спиться с круга.
LXXIII. СТАРЫЙ КОЛОКОЛ
Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают
И пламя синее узор из дыма вьет,
А тени прошлого так тихо пролетают
Под вальс томительный, что вьюга им поет.
О, я не тот, увы! над кем бессильны годы,
Чье горло медное хранит могучий вой
И, рассекая им безмолвие природы,
Тревожит сон бойцов, как старый часовой.
В моей груди давно есть трещина, я знаю,
И если мрак меня порой не усыпит,
И песни нежные слагать я начинаю -
Все, насмерть раненный, там будто кто хрипит,
