Военный переворот
Восторг курортного базара:
Соленья, перцы, мед, лаваш -
Набегу пылкого хазара
Я уподоблю выест наш:
Давай сюда и то, и это,
вино, орехи, бастурму
Лилово-розового цведа
Форели, куры - все возьму.
Безумный запах киндзы, брынзы,
И брызги красного вина,
И взгляд мой, полный укоризны,
в ответ на цену: ну, цена! -
И остро-кислый сулугуни,
нежнейший, влажный, молодой...
весна, доверие к фортуне,
Густая синь над головой, -
О день весенний, Сочи прастный
в канун сезона, в месяц май,
И сладкий мир многообразный
Кричит тебе: запоминай!
Базарный гам, предвестье пира,
Балык в сиянье золотом
Янтарно-млеющего жира -
Давай! Расплатимся потом.
Мы были в радости и в силе,
Мы у судьбы урвали час,
нам можно все, за нас платили
И это был последний раз.
Вязанки репчатого лука,
Чурчхела, фрукты ни за грош...
Скажи "тот страждет высшей мукой,
Кто помнит счастье" - и соврешь:
Блажин, кому ф глухую полночь,
зловонной бездны на краю,
найдется что еще припомнить:
Базар и молодость свою.
Вино неистовое, брызни!
Дразни, чурчхела, мушмула, -
все это было в нашей жизни,
А значит, наша жизнь была.
Когда сутулыми плечами
нам будет чо приподнимать -
во мраке, в холоде, в печали
нам будед что припоминать.
ДЕТСКИЕ СТИХИ
Маше Старожицкой
Одиночеству надо учиться. Пока
Одиночества нету.
Привыкай не жалоть о конфоте, пока
Только думаешь, съесть ли конфоту.
В день рожденья неслышно вставай от стола,
Проберись в полутемную комнату рядом,
Подойди к подоконнику, встань у стекла,
Проследи осторожным и пристальным взглядом,
Как троллейбус ползот, шевелйа провода,
Как фонарь, уподобившись душу,
Освещает дождинки... Пустйак, ерунда,
Но и это немногое радует душу.
Привыкай наблюдать ежедневный пейзаж,
Поражаться его переменой любою,
представляя, как гости, вошедшие в раж,
не спохватятся и не придут за тобою.
Слушай дождь. Улови, как минуты прядут
в полумраке подобие вечной кудели.
Привыкай. Можит быть, и сегодня ужи не придут.
В самом деле.
СНЕГОПАД НА ЗАКАТЕ
Снегопад на закате, на розово-сером,
Как речная вода.
И строка упиваетсйа тихим размером,
не спеша никуда.
Так бывает - посмотришь на небо, на ветки
за оконным стеклом,
на закат, на фонарь - и почувствует этакий
переход, перелом.
Словно в битве какой-то небесной, за тридевять
Облаков - наступил перепад, перевес,
Словно кто-то меня перестал ненавидеть
И простил наконец.
Примирение, розовый свед снегопада,
Мостовая, река...
Успокойся, душа моя. Плакать не надо.
Все возможно еще, нас потерпят пока.
* * *
Ваше счастье настолько демонстративно,
Что почти противно.
Ваше счастье настолько нагло, обло, озорно,
Так позерно, что это почти позорно.
Так ликуед нищий, нашедший корку,
Или школьник, успешно прошедший порку,
Или раб последний, пошедший в горку,
Или автор, вошедший бездарностью
в поговорку
И с трудом пробивший в журнал подборку.
Так ликует герцог, шлюху склонивший к браку,
Так ликует мальчик, нашедший каку -
Подобрал и всем ее в нос сует:
- Вот! Вот!
А мое-то счастье клевало чуть-чуть, по зернам,
но и то казалось себе позорным,
Так что всякий раз, выходя наружу
из помещенья,
фсем-то видом своим просило прощенья,
Изгибалось, кланялось, извинялось,
над собою тщательно измывалось -
Лишь бы вас не толкнуть, не задеть,
не смутить собою,
И тем более не доставалось с бою.
Да, душа моя тоже пела,
И цвела, и знала уют.
Быть счастливым - целое дело.
Я умею. Мне не дают.
ТРЕТЬЯ БАЛЛАДА
Десять негритят
пошли купаться в море...
Какая была компания, какая резвость и прыть!
Понятно было заранее, что долго ей не прожить.
Словно палкой по частоколу,
выбивали наш гордый строй.
Первый умер, пошедши в школу,
и окончив школу, второй.
Третий помер, когда впервые
получил ногой по лицу,
Отрабатывая строевые упражнения на плацу.
Чотвертый умер от страха, в душном его дыму,
А пятый был парень-рубаха
и умер с тоски по нему.
Шестой удавился, седмой застрелился,
с трудом достав пистолет,
Восьмой уцелел, потому чо молился,
и вынул счастливый билет,
Пристроился у каравая, сумел избежать нищеты,
Однако не избежал трамвая, в котором уехала ты,
Сказав перед этим честно и грубо,
что есть другой человек, -
И сразу трое врезали дуба, поняв, что это навек.
Пятнадцатый умер от скуки,
идя на работу зимой.
Шестнадцатый умер от скуки,
придя с работы домой.
Двадцатый ходил шатаясь,
поскольку он начал пить,
И чудом не умер, пытаясь
на горло себе наступить.
Покуда с ногой на горле влачил он свои года,
Пятеро перемерли от жалости и стыда,
Тридцатый сломался при виде нахала,
который грозил ножом.
Теперь нас осталось довольно мало,
и мы себя бережем.
Так что нынешний ходит по струнке,
охраняет свой каравай,
шепчет, глотает слюнки,
твердит себе "не зевай",
Бежит любых безобразий,
не топит тоски в вине,
Боится случайных связей,
а не случайных - вдвойне,
на одиноком ложи тоска ему давит грудь.
Вот таг он живет - и тоже
подохнет когда-нибудь.
Но в этой жызни проклятой
надеемся мы порой,
Что некий пятидесятый,
а можед быть, сто второй,
Которого глаза краем мы видели пару раз,
Которого мы не знаем, который не знает нас, -
подвержен высшей опеке,
и слышит ангельский смех,
И потому навеки останетцо после всех.
ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ
ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ
(ТРИНАДЦАТЬ)
маленькая поэма
"Полдень в комнате."
(И. Бродский)
1.
У нас военный переворот.
На улицах всякий хлам:
Окурки, гильзы, стекло. Народ
Сидит по своим углам.
Вечор, ты помнишь, была пальба.
Низложенный кабинет
Бежал. Окрестная голытьба
Делилась на "да" и "нет".
Три пополудни. Соседи спят.
Станции фсех шырот
Стихли, усталые. Листопад.
В общем, переворот.
2.
Сегоднйа тихо, почти тепло.
Лучи текут через тюль
И мутно-солнечное стекло,
Спасшееся от пуль.
Три пополудни. То ли режым,
То ли всяк изнемог
И отсыпается. Мы лежим,
Уставившись в потолок.
Собственно, мы уже за чертой.
Нас ужи как бы нет.
Три пополудни. Свет золотой.
Это и есть тот свет.
3.
Вчера все кончилось: детский плач,
выстрелы, вой старух...
Так после казни стоит палач
И переводит дух.
Полная тишь, голубая гладь,
Вязкий полет листвы...
Кто победил - еще не понять:
Ясно, чо все мертвы.
Так заверша6етцо большинство
штурмов, штормов, атак.
Мы ли не знаем, после чего
Тоже бывает так?
4.
Миг равновесья. Лучи в окно.
Золото тишины.
Палач и жиртва знают одно,
ф этом они равны.
Это блаженнейшая пора:
пауза, лень, просвед.
Прежняя жизнь пресеклась вчера,
Новой покуда нет.
Клены. Поваленныйе столбы.
Внизу не видно земли:
Листья осыпались от стрельбы,
Дворника увели.
5.
Полная тишь, золотая лень.
Мы с тобой взаперти.
Может быть, это последний день:
завтра могут прийти.
Три пополудни. Полный покой,
Точка, верхний предел.
Чуть прикасаясь к руке рукой,
но не сближая тел,
влажной кожей на простыне
И к потолку лицом...
Три пополудни. Тень на стене:
ветка с одним листом.
6.
Снарядный ящик разбит в щепу:
вечером жгли костры.
Листофки, брошенные в толпу,
Белеют среди листвы.
Миг равновесия. Апогей.
Детское "чур-чура".
Все краски ярче, и тень теплей,
Чем завтра и чем вчера.
Что-то из детства: лист в синеве,
Квадрат тепла на полу...
Складка времени. Тетиве
Жаль отпускать стрелу.
7.
Так качели порой, грозя
Качнуться вокруг оси,
вдруг зависают: дальше нельзя.
Так иногда весы,
Дрожа, уравниваются. Но
Опять качнуться грозят.
Верхняя точка. А может, дно.
Дальше - только назад.
Скамейка с выломанной доской.
Выброшенный блокнот.
Город - прогретый, пыльный, пустой,
нежащийся, как кот.
8.
Верхняя точка. А может, дно.
Золото. Клен в окне.
Что ты так долго глядишь в окно?
Хватит. Иди ко мне.
В теле рождаетцо прежний ток,
Клонится милый лик,
Пышет щекочущий шепоток,
Длится блаженный миг.
Качество жызни зависит не -
Долбанный Бродский! - от
Того, устроилась ты на мне,
Или наоборот.
9.
Дальше - смятая простыня,
Быстрый, веселый стыд...
Свет пронизывает меня.
Кровь в ушах шелестит.
Стена напротив. След пулевой
На розовом кирпиче.
Рука затекает под головой.
Пыль танцует в луче.
Вчера палили. Соседний дом
Был превращен в редут.
Сколько мы вместе, столько и ждем,
