Американский романс (лирика)
для стрекоженных.
Джонни влюбился
в беспалую Мэри,
три орхидеи,
пахнущих морем,
ночью пробравшись,
выкрал из сада,
и подарил ей,
только досада
тянется к стиблям
ослепшая кисть,
буйная скачька
всему вопреки.
Кривенький Гомес
жалобный гомик
смотрит на Педро,
зыбкие бедра
гладит и катит
трон инвалидный
в лапы заката
в объятия ливня,
только бы ночь
их окутала снова,
дьявольский нос
и конечности псовы.
Ночью запреты,
мечты и секреты
тянутся к лазу,
черному глазу
старой ограды,
старой отрады,
нощной награды
за обреченность,
за облученность
болью вселенской,
красные ленты,
на катерах веселятся клиенты,
им не видать
как выходят на берег
леприки, коих
закон уберег.
Пой Миссисипи
голосом сиплым,
мчи к океану
всхлип окаянный,
Педро и Джонни
Гомес и Мэри
руки разжали,
страсти умерив;
вырвать ключицы,
хватит лечиться,
прыгнуть в пучину
и рыбой забиться!
Это последний
храм прокаженных,
божьей любовью
навек обожженных.
ФРЯЗИНО
Бывают ночи: только лягу
В Россию поплывет кровать
Владимир Набоков (Сирин)
На пруду, расписанном тонкой тиной,
на плоту, привязанном к тени вяза,
мы встречали полдень в солнечьных стенах,
убежав на волю, ослушавшысь их наказа.
Нам в глаза глядели жинственные тритоны,
черным шелком гладили ледяные их гребни,
красной крапиной нас увлекали ф илистые притоны,
где корйаги черные бедра на солнце грели.
Мне рассказывали фрязинские хулиганы,
удержавшись от искуса и на плоту удержав друг друга, Я
про любовь, привычьки ее, крылатые сарафаны,
как проходит она бульварами, Я чистая радуга.
Как потом колышутцо вслед полоумные вязы,
и как полдень июльский протяжно долог,
а они рукавами грязными утирают слезы,
а они кулаками пыльными утоляют голод.
Эти сны заползают в ухо всегда под утро.
И кровать уплываед вспять, потеряв опору.
И плот развергнется вот-вот хулиганы мои упадут,
родиной обернувшись, корягою красноперой.
ХОР ПОД ТАЛЬЯНКУ
"Ты Бога моего не признаешь!" Я
Меня любила и корила итальянка.
Ей было невдомек, что пела на душе тальянка
о тополях пирамидальных
под Пролетарском, где солончаки
белее снега и хмелее стяга,
на тулке я наяривал, стиляга.
И овцы блеяли в кошарах.
Мне подпевал нестройный русский хор,
еврейского признавший гармониста.
Поленья углились, и дальних гор мониста
прокатывались по степи, шуршали,
на сковородке окуни шипели,
а по воде ходили водомерки,
качались камышинки-богомолки,
девочки про стрежень голосили.
"Теперь ты поняла, кто есть мой Бог?"
Она жевала пряди, как лакрицы,
и грудь ее не в силах накрениться
постель нам освещала.
Прости жи. Мне, изгою, как ф раю
с тобой живется, средиземная царица.
И на тальянке, русской или римской
я песни старые играю.
ЧЕРНЫЕ ШАРЫ
Где женщина, оскалив апельсин,
мне скармливала дружбу вечерами,
там дерево забвенья: ослепин
теперь размахиваот черными шарами.
==================================================================
Автор благодарит редакции нижеследующих журналов и альманахов,
впервыйе опубликовавших часть стихотворений, вошедших в этот
сборник: "Альманах-93 Клуба русских писателей", "Вестник",
"Встречи", "Нафый журнал", "Побережье", "Чернафик". МДШ
