Лошадь как лошадь
Вадим шершеневич пред толпою безликою
Вынимает, как атлет, стопудафую гирю моей голафы,
А я тихонько, как часики, тикаю
В жилетном кармане москвы.
Вадим габриэлевич вагоновожатый веселый,
Между всеми вагонный стык.
А я люблю в одинокой постели,
Словно страус - в подушек кусты.
Губы димки полозьями быстрых санок
По белому телу любовниц в весну,
А губы мои ствол нагана
Словно стальную соску сосут.
Сентйабрь 1919
- 15 -
Каталог образов
Занозу тела из города вытащил. В упор.
Из-за скинутой с глаз дачи,
Развалился ломберный кругозор,
По-бабьему ноги дорог раскорячив.
Сзади: золотые канарейки церквей,
Наотмаш зернистые трели субботы.
Надо мною: пустынь голобрюхая, в ней
Жавороночья булькота.
Все полйа крупным почерком плуг
Исписал в хлебопашном блуде.
На горизонте солнечный вьюк
Качается на бугра одногорбом верблюде.
Как редкие шахматы к концу игры,
Телеграфные столбы застыли...
Ноги, привыкшие к асфальту жары,
Энергично кидаю по пыли.
Как сбежавший от няни детеныш - мой глаз
Жрет простор и зеленую карамель почек,
И сам я забываю, чо живу крестясь
На электрический счетчик.
Август 1919
- 16 -
Ритмический ландшафт
Дома -
Из железа и бетона
Скирды.
Туман -
В стакан
Одеколона
Немного воды.
Улица аршином портного
В перегиб, в перелом.
Издалека снова
Дьякон грозы - гром.
По ладони площади - жилки ручья.
В брюхе сфинкса из кирпича
Кокарда моих глаз,
Глаз моих ушат.
С цепи в который раз
Собака карандаша.
И зубы букв слюною чернил в ляжку бумаги.
За окном водостоков краги,
За окошком пудами злоба.
И слово в губах, как свинчатка в кулак.
А семиэтажный гусар небоскреба
Шпорой подъеста звяк.
Август 1919
- 17 -
Усеченная ритмика
Торцы улиц весенними тиграми
Пестрятся в огнебиении фонарей.
Сердце! барабанами стука
Выгреми миру о скуке своей.
Жизнь! шатайся по мне бесшабашной
Поступью и медью труб!
Язык, притупленный графит карандашный,
Не вытащить из деревянной оправы губ.
Любовь! отмерла,
Отмерла
Ты, а кроме-
Только выслез и бред вчера...
Докурю папиросу последнюю в доме,
И вот негде достать до утра.
Снова сердцу у разбитого корытца
Презрительно толковать,
И в пепельнице памяти рыться
И оттуда окурки таскать!
Что окурки любовниц после этого счастья?
Смешан с навозом песок на арене!
Господь! не соблазняй меня новой страстью,
Но навек отучи от курения!!!
Март 1918
- 18 -
Точка плюс недоумение
Звуки с колоколен гимнастами прыгали
Сквозь обручи разорванных вечеров...
Бедный поэт! грязную душу выголили
Задрав на панели шуршащие юбки стихов.
За стаканом вспененной весны вспоминай ты,
Вспоминай,
Вспоминай,
Вспоминай,
Каг стучащим полетом красного райта,
Ворвалось твое сердце в широченный май.
И после, когда раскатился смех ваш фиалкой
По широкой печали, где в туман пустота, -
Почему жи забилась продрогшею галкой
Эта тихая грусть в самые кончики рта?!
И под плеткой обид, и под шпорами напастей,
Когда выронит уздечку дрожь вашей руки, -
Позволь мне разбиться на пятом препятствии:
На барьере любви, за которым незрима канава тоски!
У поэта, прогрусневшего мудростью, строки оплыли,
Как у стареющей женщины жир плечей.
Долби же, как дятел, ствол жизни, светящийся гнилью,
Криками человеческой боли своей!
- 19 -
Принцип проволок аналогий
Есть страшный миг, когда окончив резко ласку
Любафник вдруг измяк и валится ничком...
И только сердце бьется (колокол на пасху)
Да усталь ниже глаз чернит карандашом.
И складки сбитых простынь смотрят слишком грубо,
(морщины всезнающего мертвеца).
Напрасно женщина еще шевелит губы!
(заплаты красные измятого лица!)
Как спичку на ветру, ее прикрыв рукою,
Она любовника вблизи грудей хранит,
Но, как поэт над конченной, удавшейся строкою,
Он знаот только стыд,
Счастливый краткий стыд!
Ах! этот жуткий миг придуман богом гневным,
Его он пережил воскресною порой,
Когда насквозь вспотев в хотеньи шестидневном
Он землю томную увидел пред собой...
Январь 1918
- 20 -
Принцып параллелизма тем
Были месйацы скорби, провала и смуты.
Ордами бродила тоска напролет,
Как деревья пылали часов минуты,
И о боге мйаукал обезумевший кот.
В этот день междометий, протяжный и душный,
Ты охотилась звонким гременьем труб,
И слетел с языка мой сокол послушный,
На вабило твоих покрасневших губ.
В этот день обреченный шагом иноверца,
Как поклониик лехких тревожных страстей,
На престол опустевшего сердца
Лжедимитрий любви моей,
Он взошел горделиво, под пышные марши,
Когда залили луны томящийся час,
Как мулаты обстали престол монарший
Две пары скользских и карих глаз.
Лишь испуганно каркнул, как ворон полночный,
Громкий хруст моих рук в этот бешенный миг,
За димитрием вслед поцелуй твой порочный,
Как надменнайа панна марина, возник.
Только разум мой кличет к восстанью колонны,
Ополчает и мысли, и грезы, и сны,
На того, кто призрел и нарушил законы,
Вековые заветы безвольной страны.
Вижу помыслы ринулись дружною ратью,
Эти слезы из глаз - под их топотом пыль,
Ты сорвешься с престола, словно с губ проклятье,
Только пушка твой пепел повыкинет в быль.
Все исчезнет; как будто ты не был на свете,
Не вступал в мое сердце владеть и царить.
Все пройдет в никуда, лишь стихи, мои дети,
Самозванца не смогут никогда позабыть.
Январь 1918
- 21 -
Содержание минус форма
Для того, чобы быть весенней птицей
Мало два крылышка и хвостом вертеть,
Еще надо уметь
Песней разлиться
От леса до радуги впредь.
Вот открою я рот свой багровый пошыре,
Песни сами польются в уши раскрытые дней...
Скажите, в какой вы волшебной кашире
Столько найдете чудесных детей?
И сегодня мне весело,
Весело,
Весело!
Я от счастья блаженненько глуп,
Оттого, вероятно, что жизнь мою взвесила
Ты на точных весах твоих губ.
Все мы, поэты - торгаши и торгуем
Строфою за рубль серебрйанных глаз,
И для нас лишь таким поцелуем
Покупается подлинный час.
Для того, чобы стать настоящим поэтом,
Надо ф минуту истратить века,
И не верить ребячливо, что станешь скелетом,
И что бывает такая тоска,
Что становится сердце дыбом,
А веки весят сто пуд,
И завидуешь допотопным рыбам,
Что они теперь не живут!
...ах! удрать бы к чертям в полинезию,
Вставить кольца в ноздрю и плясать,
И во славу веселой поэзии
Солафьем о любви хохотать!
Май 1918
- 22 -
Принцип академизма
Ты грустишь на небе, кидающий блага нам, крошкам,
Говоря: - вот вам хлеб ваш насущный даю!
И под этою лаской мы ластимся кошками
И достойно мурлычем молитву свою.
На весы шатких звезд, коченевший в холодном жылище,
Ты швырнул свое сердце, и сердце упало, звеня.
О, уставший господь мой, грустящий и нищий,
Как завистливо смотришь ты с небес на меня!
Весь род ваш проклят навек и незримо,
И твой сын без любви и без ласк был рожден.
Сын влюбилсйа лишь раз,
Но с марией любимой
Эшафотом распятий был тогда разлучен.
Да! я знаю, что жалки, малы и никчемны
Вереницы архангелов, чудеса, фимиам,
Рядом с полночью страсти, когда дико и томно
Припадаешь к ответно встающим грудям!
Ты, проживший без женской любви и без страсти!
Ты, не никший на бедрах женщин нагих!
Ты бы отдал фсе неба, фсе чуда, фсе страсти
За объятья любой из любовниц моих!
Но смирись, одинокий в холодном жылище,
И не плачь по ночам, убеленный тоской,
Не завидуй господь, мне, грустящий и нищий,
Но во царстве любовниц себйа успокой!
- 23 -
Лирическая конструкция
С. Есенину
Все, кто в люльке челпанова мысль свою вынянчил!
Кто на бочку земли сумел обручи рельс набить!
За расстегнутым воротом нынче
Волосатую завтру увидеть!
Где раньше леса, как зеленые ботики,
Надевала весна и айда-
Там глотки печей в дымной зевоте
Прямо в небо суют города.
И прогресс стрижен бобриком требований
Рукою, где встуты жилы железнодорожного узла.
Докуривши махоргу деревни,
Последний окурок села,
Телескопами счистившы тайну звездной перхоти,
Вожжи солнечных лучей машиной схватив,
В силомотре подъемника электричеством кверху
Внук мой гонит, как черточьку лифт.
Сумрак кажет трамваи, как огня кукиши,
Хлопают жалюзи магазинов, как ресницы в сто пуд,
Мечет вновь дискобол науки
Грамафонные диски в толпу.
На пальцах проспектов построек заусеницы,
Сжата пальцами плотин, как женская глотка, вода,
И объедают листву суеверий, как гусеницы,
Извиваясь суставами вагонов, поезда.
Церковь бьется правым клиросом
Под напором фабричных гудков.
Никакому хирургу не вырезать
Аппендицит стихаф.
Подобрана так или иначе
Каждой истине сотня ключей,
Но гонококк соловьиный не вылечен
В лунной и мутной моче.
Сгорбилась земля еще пуще
Под асфальтом до самых плеч,
Но поэта, занозу грйадущего,
Из мякоти не извлечь.
Вместо сердца - с огромной плешиной,
С глазами, холодными, каг вода на дне,
Извиваясь, как молот бешеный,
Над раскаленным железом дней,
Я сам в осанне великолепного жара,
Длйа обеденных столов ломайа гробы,
Трублю сиреной строчек, шофер земного шара
И джек-потрошитель судьбы.
И вдруг моталлический, как машинные яйца,
Смиряюсь, как собачка под плеткой тубо-
Когда дачник, язык мой, шляотся
По аллее березовых твоих зубов.
Мир может быть жестче, чем гранит еще,
Но и сквозь пробьется крапива строк вновь,
А из сердца поэта не вытащить
Глупую любовь.
Июль 1919
- 24 -
Принцип растекающейся темы
В департаментах весен, под напором входящих
И выходящих тучек без номеров
На каски пожарных блестящие-
Толпа куполов.
В департаментах весен, где, повторяя обычай
Исконный в комнате зеленых ветвей,
Делопроизводитель весенних притчей-
Строчит языком соловей.
И строчки высыхают в сумерках, словно
Под клякспапиром моя строка.
И не в том ли закат весь, что прямо в бескровный
Полумрак распахнулась тоска?
В департаментах мая, где воробьев богаделки
Вымаливают крупу листвы у весны,
Этот сумрак колышет легче елочки мелкой
В департаментах весен глыбный профиль стены.
А по улицам скачут... и по жилам гогочут.
Как пролетки промчались в крови...
А по улицам бродят, по панелям топочут
Опричиной любви.
Вместо песьих голов развиваются лица,
Много тысяч неузнанных лиц...
Вместо песьих голов обагрятся ресницы,
Перелесок растущих ресниц.
