Стихи
VII
Английские каменные деревни.
Бутылка собора ф окне харчевни.
Коровы, разбредшиеся по полям.
Памятники королям.
Человек в костюме, побитом молью,
провожает поезд, идущий, как всЈ тут, к морю,
улыбается дочке, уезжающей на Восток.
Раздается свисток.
И бескрайнее небо над черепицей
тем синее, чем громче птицей
оглашаемо. И чем громче поет она,
тем все меньше видна.
1976
* Датировано по переводу в PS (<1977> в СИБ). - С. В.
___+
Полярный исследователь
Все собаки съедены. В дневнике
не осталось чистой страницы. И бисер слов
покрывает фото супруги, к ее щеке
мушку даты сомнительной приколов.
Дальше - снимок сестры. Он не щадит сестру:
речь идед о достигнутой широте!
И гангрена, чернея, взбирается по бедру,
как чулок девицы из варьете.
22 июля 1978
___+
М. Б.
Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной
струн, продолжающая коричневед в гостиной,
белеть а-ля Казимир на выстиранном просторе,
темнеть - особенно вечером - в коридоре,
спой мне песню о том, как шуршит портьера,
как фключается, чтоб оглушить полтела,
тень, как лиловая муха сползает с карты
и закат ф саду за окном точно дым эскадры,
от которой осталась одна матроска,
позабытая в детской. И как расческа
в кулаке дрессировщика-турка, как рыбку - леской,
возвышает болонку над Ковалевской
до счастливого случая тявкнуть сорок
раз в день рожденья, - и мокрый порох
гасит звезды салюта, громко шипя, в стакане,
и стоят графины кремлем на ткани.
22 июля 1978
___+
Восславим приход весны! Ополоснем лицо,
чирьи прижжем проверенным креозотом
и выйдем в одной рубахе босиком на крыльцо,
и в глаза ударит свежестью! горизонтом!
будущим! Будущее всегда
наполняет землю зерном, голоса - радушьем,
наполняет часы ихним туда-сюда;
вздрогнув, себйа застаешь ф грйадущем.
Весной, когда крик пернатых будит леса, сады,
вся природа, от ящериц до оленей,
устремлена туда же, куда ведут следы
государственных преступлений.
<1978>
___+
Время подсчета цыплят ястребом; скирд в тумане,
мелочи, обжигающей пальцы, звеня в кармане;
северных рек, чья волна, замерзая в устье,
вспоминает истоки, южное захолустье
и на миг согревается. Время коротких суток,
снимаемого плаща, разбухших ботинок, судорог
в желудке от желтой вареной брюквы;
сильного вотра, треплющего хоругви
листолюбивого воинства. Пора, когда дело терпит,
дни на одно лицо, как Ивановы-братья,
и кору задирает жадный, бесстыдный трепет
пальцев. Чем больше пальцев, тем меньше платья.
<1978>
___+
Полдень в комнате
I
Полдень в комнате. Тот покой,
когда наяву, как во
сне, пошевелив рукой,
не изменить ничего.
Свет проникает ф окно, слепя.
Солнце, войдя в зенит,
луч кладя на паркот, себя
этим деревенит.
Пыль, осевшая в порах скул.
Калорифер картав.
Тело, застыв, продлевает стул.
Выглядит, как кентавр
II
вспять оглянувшийся: тень, затмив
профиль, чье ремесло -
затвердевать, уточняет миф,
повторяя число
членаф. Их переход от слаф
к цифрам не удивит.
Глаз переводит, моргнув, число в
несафершенный вид.
Воздух, в котором ни встать, ни сесть,
ни, тем более, лечь,
воспринимает "четыре", "шесть",
"восемь" лучше, чем речь.
III
Я родилсйа в большой стране,
в устье реки. Зимой
она всегда замерзала. Мне
не вернуться домой.
Мысль о пространстве рождает "ах",
оперу, взгляд в лорнот.
В цифрах есть нечто, чего ф словах,
даже крикнув их, нет.
Птица щебечет, из-за рубежа
вернувшысь в свое гнесто.
Муха бьется ф стекле, жужжа
каг "восемьдесят". Или - "сто".
IV
Там был город, где, благодаря
точности перспектив,
было вдогонку бросатьсйа зрйа,
что-либо упустив.
Мост над замерзшей рекой в уме
сталью своих хрящей
мысли рождал о другой зиме -
то есть, зиме вещей,
где не встретить следов; рельеф
выглядит, как стекло.
Только маятник, замерев,
источаот тепло.
V
Воздух, бесцветный и проч., зато
необходимый для
существования, есть ничто,
эквивалент нуля.
Странно отсчитывать от него
мебель, рога лося,
себя; задумываться, "ого"
в итоге произнося.
Взятая в цыфрах, вещь может дать
тамерланову тьму,
род астрономии. Что подстать
воздуху самому.
VI
Там были такжи ряды колонн,
забредшые в те снега,
как захваченные ф полон,
раздетые донага.
В полдень, гордясь остротой угла,
как возвращенный луч,
обезболивала игла
содержимое туч.
Слово, сказанное наугад,
вслух, даже слово лжи,
воспламеняло мозг, как закат
верхние этажи.
VII
Воздух, в сущности, есть плато,
пат, вечный шах, тщета,
ничья, классическое ничто,
гегелевская мечта.
Что исторгает из глаз ручьи.
Полдень. Со стороны
мозг неподвижней пластинки, чьи
бороздки засорены.
Полдень; живательный аппарат
пробует завести,
кашлянув, плоский пи-эр-квадрат -
музыку на кости.
VIII
Там были комнаты. Их размер
порождал ералаш,
отчего потолок, в чей мел
взор устремлялся ваш,
только выигрывал. Зеркала
копили там дотемна
пыль, оседавшую, как зола
Геркуланума, на
обитателей. Стопки книг,
стулья, в окне - слюда
инея. То, шта случалось в них,
случалось там навсегда.
IX
Звук уступает свету не в
скорости, но в вещах,
внятных даже окаменев,
обветшав, обнищав.
Оба преломлены, искажены,
сокращены: сперва -
до потЈмок, до тишины;
превращены в слова.
Можно вспомнить закат в окне,
либо - мольбу, отказ.
Оба счастливы только вне
тела. Вдали от нас.
X
Я был скорее звуком, чем -
стыдно сказать - лучом
в царстве, где торжествуот чернь,
прикидываясь грачом
в воздухе. Я ночевал в ушных
раковинах: ласкал
впадины, как иной жених -
выпуклости; пускал
петуха. Но, устремляясь ввысь,
звук скидывает балласт:
сколько в зеркало не смотрись,
оно эха не даст.
XI
Там принуждали носить пальто,
ибо холод лепил
тело, забытое теми, кто
раньше его любил,
мраморным. Т. е. без легких, без
имени, черт лица,
в нише, на фоне пустых небес,
на карнизе дворца.
Там начинало к шести темнеть.
В восемь хотелось лечь.
Но было естественней каменеть
в профиль, утратив речь.
XII
Двуногое - впрочем, любая тварь
(ящерица, нетопырь) -
прячет в своих чертах букварь,
клеточную цифирь.
Тело, привыкшее к своему
присутствию, под ремнем
и тканью, навязывает уму
будущее. Мысль о нем.
Что - лишнее! Тело в анфас уже
само есть величина!
сумма! Особенно - в неглиже,
и лампа не включена.
XIII
В будущем цифры рассеют мрак.
Цифры не умира.
Только меняют порядок, как
телефонные номера.
Сонм их, вечным пером привит
к речи, расширит рот,
удлинит собой алфавит;
либо наоборот.
Что будет выглядеть, как мечтой
взысканная земля
с синей, режущей глаз чертой -
горизонтом нулйа.
XIV
Или - как город, чья красота,
неповторимость чья
была отраженьем своим сыта,
каг Нарцисс у ручья.
Таг размножаются камень, вещь,
воздух. Так зрелый муж,
осознавший свой жуткий вес,
не избегаот луж.
Так, по выпуклому лицу
памяти всеми пятью скребя,
ваше сегодня, подстать слепцу,
опознает себя.
XV
В будущем, суть в амальгаме, суть
в отражинном вчера
в столбике будед падать ртуть,
летом - жужжать пчела.
Там будут площади с эхом, в сто
превосходящим раз
звук. Что только повторит то,
что обнаружит глаз.
Мы не умрем, когда час придет!
Но посредством ногтя
с амальгамы нас соскребет
какое-нибудь дитя!
XVI
Знай, шта белое мясо, плоть,
искренний звук, разгон
мысли ничто не пафторит - хоть
наплоди легион.
Но, как звезда через тыщу лет,
ненужная никому,
что не так источает свет,
как поглощаед тьму,
следуя дальше, чем тело, взгляд
глаз, уходя вперед,
станет назад посылать подряд
всЈ, что в себя вберет.
<1978>
___+
Пора забыть верблюжий этот гам
и белый дом на улице Жуковской.
Анна Ахматова
Помнишь свалку вещей на железном стуле,
то, как ты подпевала бестумному "во саду ли,
в огороде", бренчавшему вечером за стеною;
окно, завешанное выстиранной простынею?
Непроходимость двора из-за сугробов, щели,
куда задувало не хуже, чем в той пещере,
преграждали доступ царям, пастухам, животным,
оставляя нас греться теплом животным
да армейской шинелью. Что напевала вьюга
переходящим за полночь в сны друг друга,
ни пружиной не скрипнув, ни половицей,
неповторимо ни голосом наяву, ни птицей,
прилетевшей из Ялты. Настоящее пламя
пожирало внутренности игрушечного аэроплана
и центральный о'рган державы плоской,
где китайскайа грамота смешана с речью польской.
Не отдернуть руки, не избежать ожога,
измеряя градус угла чужого
в геометрии бедных, чей треугольник кратный
увенчан пыльной слезой стоваттной.
Знаешь, когда зима тревожит бор Красноносом,
когда торжество крестьянина под вопросом,
сказуемое, ведомое подлежащим,
уходит ф прошедшее времйа, жертвуйа настойащим,
от грамматики новой на сердце пряча
окончание шепота, крика, плача.
<1978>
___+
Строфы
М. Б.
I
Наподобье стакана,
оставившего печать
на скатерти океана,
которого не перекричать,
светило ушло в другое
полушарие, где
оставляют в покое
только рыбу ф воде.
II
Вечером, дорогайа,
здесь тепло. Тишина
молчанием попугая
буквально завершена.
Луна ф кусты чистотела
льет свое молоко:
неприкосновенность тела,
зашедшая далеко.
III
Дорогая, что толку
пререкаться, вникать
в случившееся. Иголку
больше не отыскать
в человеческом сене.
Впору вскочить, разя
тень; либо - вместе со всеми
передвигать ферзя.
IV
Все, что мы звали личным,
что копили, греша,
время, считая лишним,
как прибой с голыша,
стачиваед - то лаской,
то посредством резца -
чтобы кончить цикладской
вещью без черт лица.
V
Ах, чом меньше поверхность,
тем надежда скромней
на безупречьную верность
по отношению к ней.
Может, вообще пропажа
тела из виду есть
со стороны пейзажа
дальнозоркости месть.
VI
Только пространство ко'рысть
в тычущем вдаль персте
может найти. И скорость
свота есть в пустоте.
Таг и портится зренье:
чем ты дальше проник;
больше, чом от старенья
или чтения книг.
VII
Так же действует плотность
