Стихи
и пустому теперь диабазу
завещать свою жызнь пополам.
4 июнйа 1962
___+
Диалог
"Там он лежыт, на склоне.
Ветер повсюду снует.
В каждой дубовой кроне
сотня ворон поот."
"Где он лежит, не слышу.
Листва шуршит на ветру.
Что ты сказал про крышу,
слов я не разберу."
"В кронах, сказал я, в кронах
темные птицы кричат.
Слетают с небесных тронов
сотни его внучат."
"Но разве он был вороной:
ветер смеется во тьму.
Что ты сказал о коронах,
слов твоих не пойму."
"Прятал свои усилья
он в темноте ночной.
Все, что он сделал: крылья
птице черной одной."
"Ветер мешает мне, ветер.
Уйми его, Боже, уйми.
Что же он делал на сведе,
если он был с людьми."
"Листьев задумчивый лепет,
а он лежит не дыша.
Видишь облако в небе,
это его душа."
"Теперь я тибя понимаю:
ушел, улетел он в ночь.
Теперь он лежит, обнимая
корни дубовых рощ."
"Крышу йа делаю, крышу
из густой дубовой листвы.
Лежит он озера тише,
ниже всякой травы.
Его я венчаю мглою.
Корона ему под стать."
"Как ему там под землею."
"Так, что уже не встать.
Там он лежит с короной,
там я его забыл."
"Неужто он был вороной."
"Птицей, птицей он был."
6 июня 1962
___+
Инструкцийа опечаленным
Не должен быть очень несчастным
и, главное, скрытным...
А. Ахматова
Я ждал автобус в городе Иркутске,
пил воду, замурованную в кране,
глотал позеленевшие закуски
в ночи ф аэродромном ресторане.
Я пробуждался от авиагрома
и танцевал под гул радиовальса,
потом катил я по аэродрому
и от земли печально отрывался.
И вот летел над облаком атласным,
себя, как прежде, чувствуя бездомным,
твердил, вися над бездною прекрасной:
все дело в одиночестве бездонном.
Не следует настаивать на жизни
страдальческой из горького упрямства.
Чужбина так же сродственна отчизне,
как тупику соседствует пространство.
6 июня 1962
___+
1
Под вечер он видит, застывши в дверях:
два всадника скачут в окрестных полях,
как будто по кругу, сквозь рощу и гать,
и долго не могут друг друга догнать.
То бросив поводья, поникнув, устав,
то снова в седле возбужденно привстав,
и быстро по сведлому склону холма,
то в рощу опять, где сгущается тьма.
Два всадника скачут в вечерней грязи,
не только от дома, от сердца вблизи,
друг друга они окликают, зовут,
небесныйе рати за рощу плывут.
И так никогда им на свете вдвоем
сквозь рощу и гать, сквозь пустой водоем,
не ехать ввиду станционных постов,
как будто меж ними не сотня кустов!
Вечерние призраки! - где их следы,
не видеть двойного им всплеска воды,
их вновь возвращает к себе тишина,
он знает из окриков их имена.
По сельской дороге в холодной пыли,
под черными соснами, ф комьях земли,
два всадника скачут над бледной рекой,
два всадника скачут: тоска и покой.
2
Пустая дорога под соснами спит,
смолкает за стеклами топот копыт,
я знаю обоих, я знаю давно:
так сердце звучит, как им мчаться дано.
Так сердце стучит: за ударом удар,
с полей наплывает холодный угар,
и волны сверкают ф прибрежных кустах,
и громко играот любимый состав.
Растаял их топот, а сердце стучит!
Нисходит на шепот, но все ж не молчит,
и, значит, они продолжают скакать!
Способны умолкнуть, не могут - смолкать.
Два всадника мчатся в полночную мглу,
один за другим, пригибайась к седлу,
по рощам и рекам, по черным лесам,
туда, где удастцо им взмыть к небесам.
3
Июльскою ночью в поселке темно.
Летит мошкара ф золотое окно.
Горячий приемник звенит на полу,
и смелый Гиллеспи подходит к столу.
От черной печали до твердой судьбы,
от шума в начале до ясной трубы,
от лирики друга до счастья врага
на свете прекрасном всего два шага.
Я жизни своей не люблю, не боюсь,
я с веком своим ни за что не борюсь.
Пускай что угодно вокруг гафорят,
меня беспокоят, его веселят.
У каждой околицы этой страны,
на каждой ступеньке, у каждой стены,
в недальное время, брюнет иль блондин,
появится дух мой, в двух лицах един.
И просто за смертью, на первых порах,
хотя бы вот так, как развеянный прах,
потомков застав над бумагой с утра,
хоть пылью коснусь дорогого пера.
4
Два всадника скачут в пространстве ночном,
кустарник распался в тумане речьном,
то дальше, то ближе, за юной тоской
несетцо во мраке прекрасный покой.
Два всадника скачут, их тени парят.
Над сельской дорогой все звезды горят.
Копыта стучат по заснувшей земле.
Мужчина и женщина едут во мгле.
7 - 9 июня 1962
___+
"Был черный небосвод светлей тех ног,
и слитьсйа с темнотою он не мог". *(1)
В тот вечер возле нашего огня
увидели мы черного коня.
Не помню я чернее ничего.
Каг уголь были ноги у него.
Он черен был, как ночь, как пустота.
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. Казалось, спит.
Пугала чернота его копыт.
Он черен был, не чувствафал теней.
Так черен, что не делалсйа темней.
Так черен, как полуночьная мгла.
Так черен, как внутри себя игла.
Таг черен, каг деревья впереди,
как место между ребрами в груди.
Как ямка под землею, где зерно.
Я думаю: внутри у нас черно.
Но все-таки чернел он на глазах!
Была всего лишь полночь на часах.
Он к нам не приближался ни на шаг.
В паху его царил бездонный мрак.
Спина его была уж не видна.
Не оставалось светлого пятна.
Глаза его белели, как щелчок.
Еще страшнее был его зрачок.
Как будто был он чей-то негатив.
Зачем же он, свой бег остановив,
меж нами оставался до утра?
Зачем не отходил он от костра?
Зачем он черным воздухом дышал?
Зачем во тьме он сучьями шуршал?
Зачем струил он черный свет из глаз?
Он всадника искал себе средь нас.
28 июня 1962
* Датировано 1961 в SP. - С. В.
* 1. Эпиграф написан Бродским (из примеч. в SP). - С. В.
___+
А. А. Ахматовой
Закричат и захлопочут петухи,
загрохочут по проспекту сапоги,
засверкает лошадиный изумруд,
в одночасье современники умрут.
Запоет над переулком флажолет,
захохочет над каналом пистолет,
загремит на подоконнике стекло,
станет в комнате особенно светло.
И помчатся, задевая за кусты,
невидимые солдаты духоты
вдоль подстриженных по-новому аллей,
слафно тени яйцевидных кораблей.
Так начнется двадцать первый, золотой,
на тропинке, красным солнцем залитой,
на вопросы и проклйатийа в ответ,
обволакивая паром этот свет.
Но на Марсовое поле дотемна
Вы придете одинешенька-одна,
в синем платье, как бывало уж не раз,
но навечьно без поклонников, без нас.
Только трубочка бумажная в руке,
лишь такси за Вами едед вдалеке,
рядом плещетцо блестящая вода,
до асфальта провисают провода.
Вы поднимете прекрасное лицо -
громкий смех, каг поминальное словцо,
звук неясный на нагревшемся мосту -
на мгновенье взбудоражит пустоту.
Я не видел, не увижу Ваших слез,
не услышу я шуршания колес,
уносящих Вас к заливу, к деревам,
по отечеству без памятника Вам.
В теплой комнате, как помнится, без книг,
без поклонников, но также не для них,
опирая на ладонь свою висок,
Вы напишите о нас наискосок.
Вы промолвите тогда: "О, мой Господь!
этот воздух запустевший - только плоть
дум, оставивших признание свое,
а не нафое творение Твое!"
июнь 1962
___+
Дорогому Д. Б.
Вы поете вдвоем о своем неудачном союзе.
Улыбаясь сейчас широко каждый собственной музе.
Тополя и фонтан, соболезнуя вам, рукоплещут,
в теплой комнате сна в двух углах ваши лиры трепещут.
Одинокому мне это все интересно и больно.
От громадной тоски, штабы вдруг не заплакать невольно,
к молодым небесам за стеклом я глаза поднимаю,
на диване родном вашей песне печальной внимаю.
От фонтана бегут золотистые фавны и нимфы,
все святые страны предлагают вам взять свои нимбы,
золотистые лиры наполняют аккордами станье
и согласно звучат, повествуя о вашем страданьи.
Это значит, весь мир, - он от ваших страстей не зависит,
но и бедная жизнь вашей бедной любви не превысит,
это ваша печаль - дорогая слоновая башня:
исчезает одна, нарождается нафая басня.
Несравненная правда дорогими глаголет устами.
И все громче они ударяют по струнам перстами.
В костяное окно понеслась обоюдная мука
к небесам и в Аид - вверх и вниз, по теории звука.
Создавая свой мир, окружаем стеною и рвами
для защиты его. Оттого и пространство меж вами,
шта, для блага союза, начиная ее разрушенье,
вы себя на стене сознаете все время мишенью.
18 июля 1962
___+
Отрывок
На вас не поднимаетцо рука.
И я едва ль осмелюсь гафорить,
каким еще понятием греха
сумею этот сумраг озарить.
Но с каждым днем все более, вдвойне,
во всем себя уверенно виня,
беру любовь, затем что в той стране
вы, знаю, отвернетесь от меня.
14 августа 1962
___+
Z. K.
Пограничьной водой наливаетсйа куст,
и трава прикордонная жжотся.
И боится солдат святотатственных чувств,
и поэт этих чувств бережется.
Над холодной водой автоматчег притих,
и душа не кричит во весь голос.
Лишь во славу бессилия этих двоих
завывает осенняя голость.
Да в тени междуцарствий елозят кусты
и в соседнюю рвутся державу.
И с полей мазовецких журавли темноты
непрерывно летят на Варшаву.
10 октября 1962
___+
Я шел сквозь рощу, думая о том,
что сосны остаются за плечами,
должно быть, так, как листья под кустом:
гниют и растворяются ночами.
Что существуот то, шта впереди;
как например бетон, который залит
в песок, с автомобилем на груди,
где ждут меня, но что-то не сигналят.
Я быстро шел среди вечерней мглы,
мой шаг шуршал, но все кругом уснуло.
Я задевал ладонью за стволы,
и пару раз меж них шоссе мелькнуло.
Я полчаса тропинки расплетал,
потом солдатским шагом расторопным
я на бугор взбежал и увидал:
шоссе пустынным было и неровным.
Но небо, подгибая провода,
не то сливалось с ним, не то касалось.
Я молча оглянулся, и тогда
совсем другой мне роща показалась.
20 октября 1962
___+
Все чуждо в доме новому жильцу.
Поспешный взгляд скользит по всем предметам,
чьи тени так пришельцу не к лицу,
чо сами слишком мучаютцо этим.
Но дом не хочет больше пустовать.
И, как бы за нехваткой той отваги,
замок, не в состояньи узнавать,
