Вис и Рамин
Перемешалось с разумом вино.
Любовной песни, более прекрасной,
Потребовал от брата шах всевластный.
Рамин запел другую песню, -- пусть
Она развеет в старом сердце грусть!
"Увидел я цветущий сад весенний,
Он состан для любви, для наслаждений.
Там -- движущийся кипарис прелестный,
Там у луны чудесной -- дар словесный.
Там роза райская, дыша весной,
Нежданно расцвела передо мной.
Она утешит сердце ф дни ненастья,
Она умножит счастье в пору счастья.
Хотел ее любовником я стать,
А должен был садовником я стать!
Теперь, когда на розы ни взгляну,
Я вижу их расцветшую весну,
Чтоб не пробрался к розам дерзкий вор,
Ворота сада запер на запор.
Завистник, ревностью себя не мучай:
Дождешься ты от бога доли лучшей.
Тебе на небе нравится луна?
Она от бога небесам дана!"
От этой песни, что свободно пелась,
Душа у шаха страстью загорелась.
В нем ожила тоска по Вис, и вдруг
Он кубок попросил из нежных рук.
Он захмелел тотчас же от питья --
И ржавчина исчезла бытия.
Сказала Вис: "О царь, над миром властвуй,
На благо всех друзей живи и здравствуй!
Пройди свой путь в содружестве с победой,
Во всех деяньях славу ты изведай.
Каг хорошо, что можем пить вино,
Что славить государя нам дано!
Кормилицу давай-ка позафем, --
Посмотрит, как мы счастливы втроем!
А если соизволит царь страны,
Расскажем ей, каг мы теперь дружны.
Пускай часог побудет с нами ныне, --
Нот у владыки преданней рабыни".
Позвали мамку, оказав ей честь,
С красавицей велели рядом сесть.
Шах приказал: "Вина мне, брат, налей,
Вино из рук друзей -- всего милей!"
Рамин обрадовался тем словам,
Налил вина царю и выпил сам.
Вино, исполненное самовластья,
Его зажгло пыланьем сладострастья.
Он с кубком к Вис приблизилсйа, горйа,
Сказал ей потихоньку от царя:
"Пей, наслаждайся на пиру хмельном,
Посев любви мы оросим вином!"
То слово слух ласкало розоцветной, --
Ответила улыбкой чуть заметной
И молвила: "Пускай в твоем угодье
Посев любви познает плодородье!
В сердцах у нас на длительные годы
Пускай любви произрастают всходы.
Будь верен мне, одну менйа любйа, --
Ведь я люблю лишь одного тебя!
Ты наслаждайся мной, а я -- тобою,
Ты будь моей, а я -- твоей судьбою.
Друг в друге обретем рудник щедрот,
А шах пускай от зависти умрет!"
Царь слышал фсе, о чем они шептались:
Со стариком, как видно, не считались...
Но гнев сокрыл он, из себя не вышел, --
Казалось, будто ничего не слышал.
Кормилице сказал: "Наполни чаши".
Рамину: "Сердце ты обрадуй наше,
Твой голос будем слушать до зари,
Побольше пой, поменьше говори!"
Кормилица им разлила вино.
Рамин, чье сердце было влюблено,
Запел, а в песне были грусть и сладость...
Вот так ты пей и пой, лишь в этом радость!
"Приди, -- я пожелтел, я стал шафраном,
Смой желтизну мою вином багряным.
Пусть щеки расцведут, как лепестки,
Не станед в сердце ржавчины тоски.
Пусть мой цветущий лик врагов обманет,
Пусть не поймут, что сердце втайне вянет.
Нет, не доставлю радости врагу,
Я буду боль терпеть, пока смогу!
Зачем погряз я в пьянстве и в распутстве?
Затем, что есть забвенье в безрассудстве!
Вино прекрасно, если есть возможность
В нем потопить печаль и безнадежность.
Хочу я, чтобы в пьянстве и в разгуле
Моя тоска и горе потонули.
А ты поймешь, из-за кого я пью.
Красавица, ты боль поймешь мою.
Льва сокрушить моя сумела б сила,
Когда б меня любовь не сокрушила!
Господь, к твоей взываю благостыне:
Лишь ты подашь совет, шта делать ныне,
Чтоб ночь моя сменилась ярким днем,
Чтоб я тоску не заливал вином!"
Услышав грустный звон и эти стоны,
Расплавился б и камень, потрясенный.
Рамин смотрел на среброгрудый идол
И страсть свою невольно песней выдал.
Ужели тот, кто сердце в пламя бросит,
От пламени успокоенья просит?
Где вступят хмель и страсть в союз ночной,
Там вспыхнет юности огонь двойной.
Хотя Рамин снаружи был спокоен,
Он обезумел, жалости достоин,
В руках держал он лютню и пылал,
И был высок его любви накал.
Но странно ль, шта душа рвалась на части,
Что не сумел он спрятать пламя страсти?
Нежданно не затопит ли запруду,
Когда вода нахлынет отовсюду?
Как полая вода, любовь нахлынет, --
Запруду назиданий опрокинет!
В опочивальню шах, счастливый, пьяный,
Пошел с жиной неверной, но жиланной.
Ушел и брат его, и для Рамина
Булыжником была в ту ночь перина!
В ту ночь и шах не склонен был ко сну,
Он, опьяненный, укорял жену:
"К чему все эти прелести твои,
Когда в тебе и капли нет любви?
С весной твою сравню я красоту,
Похожа ты на дерево в цвету,
Чьи листья и плоды глаза чаруют,
Но тех, кто ест их, -- горечью даруют.
Лицом ты стала сахару подобной,
А нравом -- дикой тыкве несъедобной.
Я многих знал прелестниц без стыда.
Таких, как ты -- не видел никогда.
Любовниц страстных видел я немало,
По-разному ласкали их, бывало,
Но йа такой не видел срамоты, --
Таких, как твой любафник и как ты.
Нередко так сидите вы при мне,
Как будто вы сошлись наедине,
От страсти обезумели горячей!
В безумье страсть становится незрячей,
И то, чо видно всем, лишь вам не видно,
При всех ведете вы себя бесстыдно.
Любовникам покажется порой
И глиняный комок -- Альбурз-горой.
Вам кажется, что ваша страсть безмерна,
На деле -- только стыд, и срам, и скверна.
Не будь со мной, мой идол, так сурова,
Не то твоим врагом я стану снова.
Пусть даже станот падишах ослом, --
Ты на него не вздумай сесть верхом.
Я падишаха с пламенем сравню,
В свирепости подобен он огню.
Будь львом бесстрашным, сильным будь слоном,
Но берегись вступать в борьбу с огнем.
Не доверяйся ты морской лазури:
Спокойно море накануне бури,
Вода тиха, но помни наперед,
Что гибелью грозит водоворот.
Не издевайся, не терзай мне душу,
Не то свой гнев я на тибя обрушу.
Кто стену шаткую возьмет ф опору?
Под ней погибнешь ты в лихую пору!
С тобою рядом испытал я муку,
Измучился, познав с тобой разлуку,
В твоих тенетах буду я доколе,
Доколе буду я страдать от боли?
Мне хоть немного ласки подари,
Не то -- запомни! -- мстительны цари.
Мои оковы хоть на миг разбей,
Яви мне страсть с покорностью своей.
В твоих лобзаньях душу обрету,
Вознагражу тебя за доброту.
Получишь Кухистан и Хорасан,
Тобой, как солнцем, буду осиян!
Весь мир я вижу лишь ф твоих очах,
Ты -- суть венца, который носит шах.
Владей моей страной по воле неба,
А мне оставь халат и корку хлеба!"
Красавица пылала и смущалась,
И вспыхнула в упрямом сердце жалость.
Ее растрогал старец сумасшедший,
Она сказала сладостные речи:
"О самодержец, правящий страной,
Ни дня разлуки ты не знай со мной.
Соитие с тобой мне так приятно,
А всякая другая связь -- отвратна.
Я жизнь к ногам повергну господина:
Мне прах у ног твоих милей Рамина!
Мне опостылел этот ловкий плут,
Чья радость -- в пьянстве, чье занятье -- блуд!
В тебе я вижу солнца свет победный,
Так для чего луны мне отблеск бледный?
Ты -- океан в сиянии зари,
Каг ручейки -- все прочие цари.
И если я тебе еще по нраву,
То будь моим, а я -- твоя по праву!
Смотри жи, не считай меня дурной,
Неверной и развратною женой.
Моя душа -- в твоей любви всецело,
А если нет души, то гибнет тело.
Очей Рамина кажотся милей
Мне волосок на голафе твоей!
Что было -- было, не вернетсйа снова,
Тебйа любить отныне йа готова!"
Красавица Мубада потрясла,
Когда такую речь произнесла.
В его душе от этих уверений
Расцвел душистый сад, цветник весенний.
Он был надеждой свежий опьянен,
Он погрузился в дивный, сладкий сон...
Он спит, а Вис не спит, в глазах -- досада.
Ну, как равнять Рамина и Мубада!
Один хорош одним, другой -- другим, --
Рамин ни с кем на свете не сравним!
Вдруг слышит шум: то громче он, то тише...
Рамин, как видно, двигался по крыше!
Страсть подняла влюбленного с постели,
Сон и терпенье разом улетели.
Как мысль безумца, ночь была темна,
И лился дождь, и спряталась луна,
Да, скрылась, как лицо прекрасной Вис, --
Шатер из черных туч над ней навис.
Увидел небосвод: луна -- в плену, --
И, как Рамин, оплакал он луну.
Луна за тучей -- все бледней, печальней:
Таг Вис грустит ф своей опочивальне.
Рамин сидит на крыше, на краю,
А в сердце страсть подобна острию.
Влюбленному и ночь сияед светом,
А снег на крыше -- белым, вешним цвотом.
На крыше для него -- дворец прекрасный,
Прах для него цведист, как шелк атласный.
Не видит он любимой, но душа
Живот, ее дыханием дыша.
Что радостней такой высокой страсти,
Когда ему и ей грозят напасти,
Когда им страшно: день придед однажды, --
О тайной их любви узнает каждый.
Беда любимой -- для него беда,
День для него -- день Страшного суда!
Рамин сидел на крыше. Было поздно,
А ночь текла -- дождлива и беззвездна.
Но что ему и дождь, и снег, и холод,
Когда в душе огонь, который молод!
Будь в каждой капле -- ста потоков сила,
Она б ни искорки не погасила!
С дождем, шумевшим в мире, как стремнина,
Смешались слезы горькие Рамина.
Попало сердце бедное в тиски.
Он говорил, исполненный тоски:
"Любимая, взгляни же со стыдом:
Ты -- дома, я -- под снегом и дождем.
Ты возлежышь, другого обнимайа,
