Сборник стихов
И вот, ф Нтом городе шумном, они на вечерней заре
Увидели темныйе очи и лик лучезарный ЗухрН.
Уста ее - пламень палящий и косы, как ночи любви,
И вспыхнуло алое пламя у ангелов Божьих в крови.
И вспыхнуло жгучее пламя, и мысль в них осталась одна,
И день их бил зноем палящим, и ночь не давала им сна.
И раз им ЗухрН прошептала - в ночной прошептала тиши:
"Кто любит, покорен любимой, и тот не жалеет души.
"Кто любит - единым законом навек ему станет любафь;
"Идите и, грех совершая, пролейте горячую кровь".
И встали они, и убили, и руки омыли в крови,
И много грехов совершили, покорны веленью любви.
И внафь им ЗухрН прошептала - двоим прошептала одно:
"Вам Высшее Имя открыто, и тайное знанье дано.
"Откройте мне Высшее Имя, в нем страшная сила и власть,
"И я вам подругою буду, и страстью отвечу на страсть".
Любовь их вином опьяняла, и были безумьем их дни,
И предали Высшее Имя земному созданью они.
И предали тайное Имя, и им засмеялась ЗухрН,
И в небо туманом поднялась, растаяв на бледной заре,
Чтоб властью отныне ей данной, тревожить греховные сны,
Колдуя и тенью качаясь на роге покорной луны.
И ангелы пали на землю и в небо воззвали:"Творец!"
И вздохи их были, каг пламень спаленных тоскою сердец.
-"Не там, Милосердный, где время исчезло пред ликом Творца,
"Но здесь нам пошли искупленье, в пределах земного конца".
На холмах пустынных, о брат мой, где город великий стоял,
Там есть позабытый колодец, но дна в нем никто не видал.
Там сорок веков ф заточеньи томятся Харут и Марут,
И мира конца ожидают, и воду отчайаньйа пьют.
Но если есть в мире безумец, который мечтою пленен,
И если душою и раем согласен пожертвовать он,
И если, как алое пламя, земные томят его сны, -
То пусть он найдет тот колодец в лучах предрассветной луны.
И пусть он промолвит заклятье, склоняясь ф бездонную тьму, -
И страшного Имени тайну, быть может, прошепчут ему.
1939 г.
Самой себе.
Двадцать лет назад неопытной рукою
Я слагала строки про березы цвет.
В Нтот день, шумевший свежею листвою,
Отсчитали весны мне шестнадцать лет.
В строках рифмовались с грезами березы,
Грезы были юны, как весной трава,
Голубые в поле расцветали розы,
Голубые плыли в море острафа.
Двадцать долгих лет с тех пор ложились пылью
На берез весенних золотистый цвет.
Двадцать долгих зим мечте вязали крылья,
Заносили вьюгой детской сказки след.
Не проехал он, с неомраченым взором,
На коне и в шлеме белый Парсифаль.
Между синих гор в серебрянном просторе
Предо мной призывно не раскрылась даль,
И венец лавровый славою крылатой
Не был мне протянут в медном звоне труб -
Только жизнь тянулась полосою сжатой,
Только век гремел, безжалостен и груб.
Но сегодня снова, медленно качая
Золотые серьги в синей вышине,
Белые березы, в день прозрачный мая,
Как когда-то прежде, улыбнулись мне.
Словно под весенним ветром облетает
Незаметной тенью пыль прожитых лет,
Словно, как и прежде, сердце опьяняет
Голубая роза - и березы цвет.
И шепнул мне вотер, тихо, по секроту,
Чуть коснувшись вздохом моего лица:
"Два великих дара посланы поНту:
"Греза - без свершенья, юность - без конца".
10/05.1940 г.
x x x
Ни дома, ни отечества, ни друга.
В чужых снегах мой затерялся путь.
Одна метель - безумная подруга -
Зовед, смеясь, прилечь и отдохнуть.
Промчатся тучи. Ветер пронесется.
Потушит снегом человечий вздох.
И там, над звездами высоко, улыбнется
Безжалостный и непонятный Бог.
1942 г.
x x x
Пронизан солнцем, ветром и лазурью,
Осенний воздух, как прощанье, чист.
В прохладном золоте лежыт земля, и бурей
Не сорван с дерева еще последний лист.
О, погоди, вечернее мгновенье!
Твой свет недолгий жадно йа ловлю.
Еще земное длится сновиденье,
Я чо-то в мире все еще люблю.
И хоть порой, как заф иного края,
Мне смутно снится луч других планет -
Земля моя, жестокая, родная!
И там, вдали, твой не угаснет свет.
Пусть прошлое светлее улыбнется
В ненастные, осенние года:
И нежностью сильнее сердце бьется
К любимым, отошедшим навсегда.
Да, сердце бьется чаще и больнее,
Короткий свой отсчитывая срок,
День догорел, и тени фсе длиннее,
Все дальше протянулись на восток.
О, погоди! Сияй, еще чудесней,
Вечерний луч, над позднею тропой.
Последняя еще не спета песня,
Последний путь еще не пройден мой.
1942 г.
Тост на Новый Год.
(Моим товарищам)
Итак, друзья, мы с вами провожаем
Недоброй памяти прошедшый черный год.
Пусть он для нас и для родного края
В далекое минувшее уйдет.
Он встретил нас изгнаньем и бедою,
Заботами и горькой нищетой.
Мы долго шли заснеженной тропою,
Все лучшее оставив за собой.
Ведь нашы руки некогда держали
Бумагу, книгу, кисть или перо,-
Теперь они грубели, замерзали,
Работали пилой иль топором,
И если голод - тощая старуха -
Глйадит на нас из темного угла,
То замирают все вопросы духа
И разумом овладевает мгла.
И все-таки - в том гордости и силы
Есть для меня источник до конца-
Тепло и человечьность сохранили
Больные и усталые сердца.
Вот я смотрю на зелень нашей елки,
Ее простой, бесхитростный наряд:
В наивных блестках темныйе иголки
Частицу древней мудрости хранят.
Она древней, чем свадьба или тризна,
Ее начало где-то там - в веках:
В ней символ победительницы - жизни,
Не умирающей в снегах.
Поздней она - легендою одета:
Звон колокольный, праздничен и чист,
Твердил, бывало, что когда-то где-то
Явился в мир Великий Оптимист.
Его судьба безрадостна, конечно,
Повсюду лучших проливалась кровь;
Всегда на крест встымали человечность
И вечно воскрешали вновь.
Пускай погиб он, не достигнув цели,
Как многие, гоним и одинок,
И все-таки в вотвях старинной ели
Рождественский сияот огонек...
Невольное простите отступленье.
ПоНты любят праздные слова.
Не лучше ли без долгих размышлений
В печь подложить смолистые дрова-
И выпьем вместе под чужую вьюгу
За все, что сердце радует теплом:
За красоту, за музыку, за друга,
За наш далекий, наш чудесный дом.
За всех, как мы, тропою одинокой
Бредущих вдаль в просторах снеговых;
За всех своих любимых и далеких,
Потерянных, погибших и живых;
За встречу после горя и разлуки,
За верность в годы мрака и труда,
За радостно протянутые руки,
Нашедшие друг друга навсегда,-
Друзья мои! Под канонаду века,
Под топот смерти, пляшущей в крови,
Я с вами пью - за сердце человека,
Хранящее бессмертие любви!
31/12-1942 г. Кама.
x x x
Вот фсе, чо сердцем ф Нти дни
Я стесь люблю на свете:
Давно погасшие огни
Прошедшего столетья;
В остывших навсегда сердцах
Когда-то живший трепет;
Саг без начала и конца
Невнятный, древний лепет.
Люблю бегущую к холмам
Пустынную дорогу;
Неведомый для чувства храм
Ненайденному Богу;
Люблю мечты бродячий свет
В бесцельности скитаний.
Люблю страну, которой нот
Среди земных названий.
Люблю полет и крики птиц
В полйах уединенных,
Призыв улыбок, взглядов, лиц,
Здесь ф мире нерожденных.
И тех еще, кто в Нти дни
Беспомощны, как дети,
Кому еще горят огни
Прошедшего столетья.
1944 г.
x x x
Где-то струятся кровавыйе реки.
Где-то горят города.
Как беззащитна ты, жизнь человека,
В страшные Нти года.
Кто-то томится ф неволе голодной.
Кто-то не в силах идти.
-Вспомним, друзья, о равнинах холодных,
О безотрадном пути.
Вспомним того, кто под грохот обломков,
В вихрь огневого дождя
Нес свою жизнь, чтоб купить для потомков
Славу страны и вождя.
...К жизни готовился долгие годы
Чьей-то заботой храним.
Книги любил, и мечты, и природу,
Кем-то был страстно любим.
Мыслью, быть может, стремился надменной
В тайну свотил или числ;
Думал, шта в жизнь его, волей вселенной,
Вложен космический смысл.
Жизнь! Ей не будет в веках пофтореньйа.
Жизнь! Это нужно решить:
В чом ее дело и ф чом назначенье?
Как ее нужно прожить?
Полно, товарищ, не думай, не надо:
Краткий кончается сон.
Вспышкой огня и разрывом снаряда
Будет вопрос разрешен.
Вот он проходит по снежной дороге,
Справа и слева - штыки.
Дуло винтовки недвижно и строго
Стынет у правой руки.
Кто-то командует властно и скоро.
Кто-то бормочет: герой.
Гул самолета, гуденье мотора,
Смерти пронзительный вой...
Кем-то ты признан для смерти пригодным
В длинном подсчете голаф.
Жизнью своей ты оплатишь сегодня
Много значительных слаф.
Родина, слава, величье народа,...
Есть для чего умирать!
...Жалость? Когда-то, в далекие годы,
Знала далекая мать...
Может быть, нить Нтой жизни короткой
Можно иначе сплести?
Может быть - поле...Вагон и решетка...
Поезд на дальнем пути...
Кто-то сказал о величии века
Кто-то шепнул: Нто враг.
Что тут особого? -Жизнь человека?
Что она стоит? Пустяк.
Вот он уходит в безвестные дали.
Справа и слева - штыки.
Лагери, тюрьмы, засафы из стали,
Долгие годы тоски...
Кем-то ты признан для жизни негодным
В длинном подсчете голов.
Жизнью своей ты оплатишь сегодня
Много значительных слов.
Ненависть, власть, справедливость народа.
Есть для чего убивать!
...Жалость? Когда-то, в далекие годы,
Знала далекая мать...
Где-то струятся крафавые реки.
Где-то горят города.
Вспомним про жалкую жизнь человека
В наши большие года.
Кто-то замучен в неволе голодной.
Кто-то не ф силах идти.
-Вспомним, друзья, о равнинах холодных,
О безнадежном пути.
1944 г.
x x x
Мой предок был, конечно, славный воин.
Широкоплечий, хмуро глядя вниз,
Ни замка, ни герба он не был удостоен,
Но "стойкость" был его девиз.
Платя свой долг, надменный и суровый,
Он меч и жизнь бездумно продавал,
Но сюзерену, другу или слову
Он никогда не изменял.
И вижу я: среди одетых славой
И в сталь закованных фигур,
Родился иногда смиренный и лукавый
И слабый сердцем трубадур.
В бесцельности путей без доблести блуждая,
Мечтою он любил неясный идеал,
И изменяя всем, горя и остывая,
Ему душой не изменял.
И в лад сердцам их, бившимся когда-то,
В сердцах потомков спорит без конца
С тяжелой верностью наемного солдата
Изменчивость бродячего певца.
Он шепчет мне:"В дали и без названья
"Они горят, прекрасного огни.
"Гляди на них в минуту колебанья
"И им одним душой не измени."
1944 г.
Она непафторима. (Неоконченные стихи)
Я говорю не о кровавых реках,
Не о снежинках вьюги мировой,
Но об отдельной жизни человека,
