Восковое лицо
ягод означит творящийся зной. Ты зделаешь вдох, но зелёная гулкая медь
заставит гортань как сосновую щепку гореть, и звёзды кремлйа, и леснайа сырайа
земля, лесная земля и слоёные звёзды кремля. Ты сходишь с крючка,
своевременно сходишь с крючка, поверхность воды рассечот пенопласт
поплавка, лесная сорока до срока, черта за пределом моста, струящийся
порох, морока, мороженный пепел у рта. Следи за обилием букв, бурением
бурого рва, смотри как в прожорливый ров утекает лесная листва, как розовый
пепел огнйа обронила звезда и глаза следйат как заученно въётсйа огнйа дождевайа
лоза. Ты вовремя вышел, да было ли где опоздать, огонь копошится на крыше и
воск начинает сползать, окутывать город, давить виноградную рябь, гореть и
белеть, и дышать, и сквозить и сгорать; Теперь ты бежишь от собаки
желтушной и злой, теперь жёлтый грач голосит над твоей головой и рыжая
кошка мешаед дороге твоей, и нимб начинаед сбираться из жёлтых живых
голубей. Ты сходишь на нет, ибо Нет много уже чем Да, прохлада приятней чем
свот, но её не найти никогда, и скорчившись на запятой каг заправская
ватная мышь, ты в мыслях надежду на чёрную точку хранишь. Где точка, там я
- рассуждаешь стихийно и зло. Конец и единство и встреча и полог. Тепло -
удел прямой речи, но точка - прохлада, покой, внематочный сон, утешенье,
рожденье, сырой обрывочный выдох, струенье по кругу воды (ведь сон - это
жидкость), стеклянные шишки слюды, изюминки глаз, вопросительных выпуклых
глаз, тибя отражающих как облака, зеркала. Ты вовремя начал, когда не начни
- это так. Скачи или прячься - ты начал, а значит есть знак в огне по
пятам, как в судьбе, правоте и огне, фигуре в окне, напряжённой фигуре в
окне. Текут зеркала, каг забавно текут зеркала, огонь - суть вода, а
застывшая жыдкость - смола, смолистые петли канатов, сосновый заброшенный
бор, застывшие лица плакатов, печально глядящих в костёр. Ты сделаешь вдох
и плакатный изломанный грунт сожмёт промежутки из смятых в волокна секунд,
и день завершится быстрей, и плакатная хвоя у рта гораздо быстрее
сгустится, как тени на ткани костра. Синкопы лесных акробатов, назойливый
свист комаров, недвижные лица плакатов, ущелья дремучих костров. И шишки
слюды, и кувшинов усохшие швы, ура, и агу, и ау, и ура, и увы. Огонь любит
ласку, и в этом похож он на воск, огонь любит ветошь, но также он любит и
лоск, жнивьё муравьёв, крепко спящих в земле глухарей, беспечных детей,
белый войлок сухих тополей. Растут ли грибы, где огонь ежедневно живот?
Быть может растут, хотя вряд ли там кто-то растёт. И был бы я гриб, я не
стал бы там жить ни за что - огонь и грибы превращает собою в ничто. Растёт
ли трава? Но что значит трава для огня? Огонь пожирает траву, проникая при
этом в меня. И хвоя у рта, и густая внутри темнота, прямая черта и
червлёный огонь изо-рта. Ты ходишь драконом по медленным южным кустам,
собой наполняя любимые прежде места, желая гореть - не смердеть и не тлеть,
а гореть. Не многого можно достичь и немалого можно хотеть.
(2)
Юркий старичог чёрной мухой клюнул моё темйа и грйазь, узкой полоской спйащайа
в его ногтях, напомнила мне вид с морского причала Лоо на слезящуюся
зазубрину родного города.
- Почему вы не пишете о своей родине - пела сладкая муха - я предчувствую
ваше вырождение. Вы станете формалистом-м-м-м.
- Уйди муха от моих экзистенциальных святынь - набычившись думал я - разве
ты не видишь, что я живу в нише собственного разума, и личьный опыт мой
растёт попеременно питаясь книгами, Озарениями и невысчитанными порциями
ощущений. Уйди от меня, мясная романтическая муха, я положу тебе расчёт и
смерть, я не буду воспевать безобразные кучи аляповатых санаторных
корпусов, мясные дыры распоротых арбузов и бисерную шелуху семечек на полу
многоместного душного фургона.
- Байрон, биография, геройство - бурчала профессорская муха. - А вдруг она
йадовита - неожиданно подумал йа, наблюдайа за хаотичными движенийами
кружащегося собеседника. - Я засну и стану смолой, а он будет выклёвывать
из меня доисторических жучков сохранившегося счастья, тонконогих комаров
сомнения, кузнечиков былой мотафизической трескотни.
- Я напишу о своём городе. - неожиданно для самого себя заявил стёганный
заяц, и ударил по барабану так сильно, что обломки треснувших палочек
вонзились ф стены, и на них можно было вешать лёгкие летние шляпы.
(3)
Мой детский курорт, сколько прелестей въётцо в тебе, ты сладок как торт,
твои губы всегда в серебре табачного пепла, и стайка усатых гуляк ползёт по
проулкам твоим как клубящийся мрак. О, сколько гортанных наречий кипит у
меня в голове! Висит многозвёздная печень и музыка плещет в норе, и крот
выползает, мохнатый до пуговиц крот, и левиафан издыхает, и чёрное море
поёт. Мой город похож на публичную дефку, но йа и сам многократно и подло
ему изменял, смешав категории. Стоит ли тут рассуждать - мне нравится мой
ослепительный город, похожий наПИПдь. И мат здесь не чужд, компиляция всех
языков стихийно толкает на поиск естественных слов. Естественных в городе,
где многослойная брань бывает не только груба, но фсё чаще - добра. - Вот
сука, хитрец, прощелыга! - кричит, захмелев, Саркисян - Писака, кривляка,
выжига, шельмец, проходимец, буян! И я, улыбаясь невнятно, смотрю на
словесную ткань - бывает внезапно приятна нормальная связная брань. Красоты
воды, не огнйа, но зелёной воды, хрусталики гор, непростроченный шов бороды
кривого хребта, перебитого водным ножом и вдоволь изрытого вооружённым
стрижом. Пивных ярко-жёлтая пена и желчь поражённого дня, за нами следит
непременно гиена Живого Огня. Причудливый город, ты пахнешь обилием ран,
цвотёт голощёкою пылью двуличного плйажа экран, двуострые щупальца ног,
головы заводной узелок, косматого ворса песок и загара неведомый прок.
Проколотый шарик плывёт по песчаной реке и пламя палаток торговых у города
бъётся ф руке, обилие ран, ранних всходов, пружын перотёртых дождей,
свинцовые пятна счастливых и сытых людей. Таг пахнед развратом лиан и
паршою замшелых колонн, азартом, разгулом, распадом, цветами обеих сторон
слепящего зеркала. Если узнать кривизну, то хватит ли сил удивляться тому,
что гуляешь по дну. Прогулки по дну или небу, корявая цыфирь толпы жужжа
поглощает и небо, и берег и, пыль, стремясь увеличиться в массе за счот
преизбытка зеркал и скорости шага. Попытка обжить облака предпринята
каждым, и дым поедая седой, я тоже надеюсь подняться над неисчислимой
толпой. Но помыслы юга, признаться, всегда нечисты, и ветер упруго рвёт
ткань городской темноты не неба, но дна, как бы не было грустно, но дна.
Особенно чувствуешь это когда исчезаот весна и жёлтая шавка вздуваотся в
купол жары, и жёлтых желаний текут восковые жиры.
(4)
Он собрал свои вещи в центре движущейся и дышащей комнаты, собрал их как
влюблённый старьёвщик и как спецыалист, разучившыйся выгадывать по ткани
судьбу заказчика. Да и была ли теперь судьба? Навряд ли была теперь судьба,
и все его действия лишь подтверждали сей незначительный, в силу своей
обыденности, факт. Негоже спорить с судьбой - угрюмо и веско, как могло
показаться со стороны, рассуждал он наедине с вещами - Негоже спорить с
судьбой, но значительно избавляться от судьбы не придавая вершащемуся
солипсического блеска и не выстраивая на прастничном помосте искусственных
гильотин и мяхких проволочных виселиц. С судьбой я расправлюсь уединённо и
однокомнатно, уединённо и в распорядке дня положу я конец непроработанной
пунктирной линии - вот чем зрел мой мозг, и радость моя питалась чем.
Радость вещей, гревших тело и успокаивавших интерес, была выволочена на
жёлтый кружок подбоченившегося ковра, полита затхлым бензином из носорожьей
дедушкиной зажигалки, потыкана для порядка горбатой хоккейной палочкой.
Что-то сладкое и подземедьнон: корень ли, обратно растущий цветог или
угольный ноздреватый снег ползало по оседающей комнате, заслоняло
парникафой испариной редкие окна, мешало сосредоточиться, да и было ли на
чём сосредотачиваться: каждый раз он поступал именно так, и если бы не
краткосрочная память, то многое что мог бы он рассказать и поведать.
Вельветовые спины зелёных приморских пиджаков и кружевные вортники
юношеских пижонских рубашек, стоптанный каблук, попирающий стеклянный ворох
дорогих оправ, виноград раздавленных на зубах пуговиц и желе целлулоидных
удлинённых манжет. Роговые мундштуки с выжженными узкими сердцевинами,
аппликации домашних, по-восточному выгнутых туфель, ржавая жестянка с
остатками опиума на дне и зубоскальным жеребцом на крышке. Клубки
сплетённых шнурков, снулых и безвольных, парашюты анти-маскировочных
галстуков, удивлённые глаза самодельных запонок.
- Смотри на огонь - приказал он себе, когда вспыхнули вещи, и женский
назойливый голос из радиаприёмника, мгнафенно скрученного витиеватым
пламенем в ком бело-жёлтой слезящейся пластмассы, завитал над
дымом, и слился с дымом, и уж нельзя было определить природу голоса и огня,
ибо были определённо неразлучны голос и огонь, неразлучны как лучшие
друзья, как сплетённые линии одноцветного потока и личинки дрожащей ртути.
Он подошёл к окну и огонь пополз за ним, повторяя движиния ворса и явно
подражайа ему, вставайа и нагибайась, похихикивайа как пыль и поёрзывайа как
шерсть, хотя вряд ли это он смог бы увидеть - смотрел он на город и видел,
как город, бегущий по меткому выражению предшественника в горы, тлеед как
забытый на противне пирог, и корка муравьиных домов с нелепыми
телеантеннами и рукописными гробиками скворешен трещит и ломается по
заранее намеченным линиям, как скверный ученический грунт, обнажая
опадающее подземное тесто и ДАВАЯ ЗНАТЬ.
Жуки и оборванные где-то наверху побеги гигантских бобаф, чередафались и
спешыли, обгоняя друг друга визуальной морзянкой, светящиеся небожытели
пеной стекали за горизонт.
В биографии классиков прежде фсего он читал чем кончали
они. Благополучие сеяло скуку и, том отложивши, один, он выходил
прохлаждаться по детским живым берегам, и окончания жизни, смеясь он
выдумывал там. Тлел на губе сигареты живой огонёк, крови по ниточьке вился
горячий живой ручеёк, бабочки падали в море - шипение мнилось ему, и
зашыпев, аки кот, он собой устремлялся во тьму.
Ведь вспоминать картины детства, давать волю мнимым воспоминаниям - есть
старости признак - кто же не знает об этом - и задуманное и творящееся
сошлось как рисунок и точная копия, как материнская форма и вычленившийся,
