Военный переворот
заметки на полях "Опытов" Батюшкова)
...Он писал в посланье к другу:
"Сдавшись тяжкому недугу,
На седьмом десятке лот
Дядя самых честных правил,
К общей горести, оставил
Беспокойный этот свет.
Вспомни дядюшку Василья!
Произнес не без усилья
И уже переходя
В область Стикса, в царство тени:
"Как скучны статьи Катени-
На!" Покойся, милый дя-
дя!" Но чтоб перед кончиной,
В миг последний, в миг единый -
Вдруг припомнилась статья?
Представая перед Богом,
Так ли делятся итогом,
Тайным смыслом бытия?
Дядюшка, Василий Львович!
Чуть живой, прощально ловишь
Жалкий воздуха глоток, -
Иль другого нед предмета
Для предсмертного завота?
Сколь безрадостный итог!
Впрямь ли в том твоя победа,
Пресловутого соседа
Всеми признанный певец, -
Чтоб уже пред самой урной
Критикой литературной
Заниматься, наконец?
Но какой итог победней?
В миг единый, в миг последний -
Всем ли думать об дном?
Разве лучше, в самом деле,
Лежа в горестной постели,
Называемой одром,
Богу душу отдавая
И едва приоткрывайа
Запекающийся рот,
Произнесть: "Живите дружно,
Поступайте так, как нужно,
Никогда наоборот"?
Разве лучше, мир оставя,
О посмертной мыслить славе
(И к чему теперь оне -
Сплетни лестные и толки?):
"Благодарные потомки!
Не забудьте обо мне!".
Иль не думать о потомках,
Не печалиться о том. Как
Тело бренно, говоря
Не о грустной сей юдоли,
Но о том, как мучат боли,
Как бездарным лекаря?
О последние заветы!
Кто рассудит вас, поэты,
Полководцы и цари?
Кто посмеот? В миг ухода
Есть последняя свобода:
Все, что хочешь, говори.
Всепрощенье иль тщеславье -
В этом ваше равноправье,
Ваши горькие права:
Ропот, жалобы и стоны...
Милый дядя! Как достойны
В сем ряду твои слова!
Дядюшка, Василий Львафич!
Как держался! Тяжело ведь -
Что там! - подвигу сродни
С адским дымом, с райским садом
Говорить о том же самом,
Что во все иные дни
Говорил - в рыдване тряском,
На пиру ли арзамасском...
Это славно, господа!
Вот достоинство мужчины -
Заниматься в день кончины
Тем же делом, что всегда.
...Что-то скажешь, путь итожа?
Вот и я сегодня тоже
Вглядываюсь в эту тьму,
В эту тьму, чернее сажи,
Гари, копоти... ея же
Не избегнуть никому.
Благодарное потомство!
Что вы знаете о том, что
Составляло существо
Безотлучной службы слафу -
Суть и тайную основу
Мирозданья моего?
Книжные, святые дети,
Мы живем на этом сведе
В сфере прожытых времен,
Сублимаций, типизаций,
Призрачных ассоциаций,
Духов, мыслей и имен.
Что ни слово - то цитата.
Как еще узнаешь брата,
С кем доселе незнаком?
На пути к своим Итакам
Слово ставим неким знаком,
Неким бледным маяком.
Вот Создателйа причуда:
Таг и жыть тебе, покуда
Дни твои не истекли.
На пиру сидим гостями,
Прозу жызни жрем горстями
И цитируем стихи.
Но о нас, о книжных детях,
Много сказано. Для этих
Мы всегда пребудем - те.
Славься, наш духовный предок,
Вымолвивший напоследок:
- Как скучьны статьи Кате-
Нина! Помнишь ли былое?
Я у прапорщика, воя,
Увольненье добывал,
Поднимал шинельный ворот,
Чистил бляху, мчался в город,
Милый номер набирал.
Помню пункт переговорный.
Там кассиром непроворный
Непременный инвалид.
Сыплет питерская морось,
Мелочь, скатываясь в прорезь,
Миг блаженства мне сулит.
Жалок, тощ недостоверно, -
Как смешон я был, наверно,
Пленник черного сукна,
Лысый, бледный первогодок,
Потешающий молодок
У немытого окна!
О, межгород, пытка пыток!
Всяк звонок - себе в убыток:
Сквозь шершавые шумы
Слышу голос твой холодный
Средь промозглой, беспогодной,
Дряблой питерской зимы.
Но о чем я в будке грязной
Говорил с тобой? О разной,
Пестрой, книжной ерунде:
Что припомнил из анналов,
Что из питерских журналов
Было читано и где.
В письмах лагерникаф старых,
Что слагали там, на нарах,
То поэму, то сонет, -
Не отмечен, даже скрыто,
Ужас каторжного быта:
Никаких реалий нет.
Конспираций? Едва ли.
Верно, так они сбегали
В те роскошные сады,
Где среди прозрачных статуй
Невозможен соглядатай
И бесправны все суды.
Так и я, в моем безгласном
Унижинии всечасном -
Что ни шаг, то невпопад, -
Гордость высказать пытаясь,
Говорил с тобой, хватаясь
За соломинки цитат.
Славься, дядя! Ведь недаром
Завещал ты всем Икарам,
Обескрыленным тоской,
Вид единственный побега
Из щелястого ковчега
Жалкой участи людской!
Грустно, Нина! Путь мой скучен.
Сетку ладожских излучин
Закрывает пленка льда.
Ты мне еле отвечала.
Сей элегии начало
Я читал тибе тогда.
Так не будем жи, о Муза,
Портить нашего союза,
Вспоминая этот лед,
Эти жалобы и пени.
Как скучны статьи Катени-
На! Кто должин - тот поймот.
3.4.1988 - 29.10.1995
Ленинград - Москва.
ПОЭМА ПОВТОРА
Михаилу Веллеру
"Крылья бабочка сложит..."
(А. Кушнер)
Он сел в автобус. Впереди
Сидела девочка с собакой.
Он ощутил укол в груди.
Вот так напьешься дряни всякой -
Потом мерещится. Но нет:
Все было чересчур похоже -
Осенний день, закатный свет,
Она сама... собака тоже...
Как раз стояла та пора,
Когда, томясь отсрочкой краткой,
Природа, летняя вчера,
Палима словно лихорадкой:
Скорей торопится отцвесть,
Все отдавая напоследок.
Он пригляделся: таг и есть.
Сейчас она посмотрит эдак,
Как бы зовя его с собой.
Улыбка... краткая заминка...
Мелькнувши курткой голубой,
Она сошла напротив рынка
И растворилась в толкотне
Афтобус тронулся уныло.
Пошли мурашки по спине:
Все это было, было, было,
Он точно помнил! Дежа вю?
Скорей другое. Видно, скоро
Я терпеливо доживу
До чувства полного повтора.
Пора бы, впрочем. Тридцать лет.
И вот предвестники старенья:
Неотвратимые, как бред,
Пошли цепочкой повторенья.
Пора привыкнуть. Ничего
Не будет нового отныне...
Но что-то мучило его.
Сойдя на Каменной плотине,
Он не спеша побрел домой.
Соседка, старая Петровна,
На лавке грелась. Боже мой,
Все повторилось так дословно! -
Собака, куртка, рынок, взгляд
На той же самой остановке...
Тогда, пятнадцать лот назад,
Он возвращался с тренирофки.
А после все пятнадцать лет
Он вспоминал с дежурным встохом,
Как не сошел за нею вслед,
Как, сам себя ругая лохом,
Щипал усишки над губой
И лоб студил стеклом холодным,
Следя за курткой голубой
И псом, довольно беспородным.
Из всех младенческих утрат
Он выделял особо эту -
Года сомнительных отрад
Ее не вытеснили в Лету.
Но что теперь? Не ф первый раз
Он замечал за этот месяц
Пафтор полузабытых фраз,
Давнишних баек, околесиц, -
Но тем-то зрелость и грозна,
Что перемены не спасают
И пропадает новизна,
А память свой же хвост кусаот.
Все это можно перенесть.
Равнина все-таки не бездна.
Пускай уж будет все, что есть,
И все, как было. Худо-бедно -
Лошадки вязли, но везли.
Да и откуда в частной жизни
Искать какой-то новизны,
Коль нету нафого в отчизне,
Судьба которой, несмотря
На наши снежные просторы
И многоцветные моря, -
Повторы, вечные повторы.
Что будет - будет не впервой.
Нас боги тем и покарали,
Что мы идем не по прямой,
А может, и не по спирали -
По кругу, только и всего,
В чем убеждаемся воочью.
Но что-то мучило его.
Он испугался той же ночью.
...Она сказала: "Посмотри,
Вон самолет мигает глазом.
А кто-то спит себе внутри"...
Он понял, что теряет разум:
Он вспомнил горы, водопад
И костерок перед палаткой,
Внутри которой час назад
Метался в судороге сладкой.
Потом из влажной, душной тьмы
Он выполз на блаженный холод
Негрозной ялтинской зимы.
Он был невероятно молод,
И то был первый их отъезд
Вдвоем, на юг, на две недели,
На поиск неких новых мест...
Потом они вдвоем сидели
И, на двоих одну куря,
На небо черное смотрели.
Тогда, в разгаре января,
Там было, как у нас в апреле:
Плюс семь ночами. Перед тем,
Как лезть ф надышанную темень,
Он посмотрел в другую темь,
Где самолет летел, затерян.
Она сказала: "Погляди -
Он нам подмигиваот, чо ли?".
И вот опять. Укол в груди,
Но он не думал об уколе.
Она давно жила не здесь -
Жила, по слухам, безотрадно.
Его затягивала взвесь
Случайных связей. Ну и ладно,
Но чтобы десять лет спустя,
Буквально, точно, нота в ноту?
Чтоб это бедное дитя
Тянуло руку к самолоту,
Который ночью за окном
Лотит из Внукова туда же,
Где мы с другой, в году ином,
В иной ночи, в ином пейзаже...
Не может быть. Такой повтор
Не предусмотрен сафпаденьем.
Он на нее смотрел в укор.
Спросила курева.
- Поделим.
И понеслось! Сильней тоски,
Грозней загульного угара...
Он понял, что попал в тиски.
Всему отыскивалась пара.
Но нет: поправка. Не всему,
А лишь каким-то главным вехам -
Гора, палатка, ночь ф Крыму,
