Стихи
Ее задумчивость любил я... Это было
в апреле лет моих, в прелестные лета,
на севере земли... Печаль и чистота
сливались в музыгу воздушную, в созвучья
нерукотворные, когда, раздвинув сучья,
отяжелевшие от желтых звезд и пчел,
она менйа звала. Я с нею перечел
фсе сказки юности, туманные, как ивы
над серым озером, на скатах, где, тоскливый,
играл йа лютикам на лютне, под луной...
Ее задумчивость любил я. Надо мной
она как облако склонялась золотое,
о чом-то сотуя и в счастие простое
уверафать боясь. Ее полуобняв,
рассказывал я сны. Тогда, глаза подняв
(и лучезарная в них осень улыбалась),
она глядела вдаль, и плавно колебалась
тень ивовой листвы на платье, на плечах
ее девических, а волосы в лучах
горели призрачно... и все так странно было...
Она давно ушла, она давно забыла...
--------
М. Ш.
Я видел, ты витала меж алмазных
стволов и черных листьев, под луной,
воздушно выбегала из бессвязных
узоров сумрака на луг лесной.
Твое круженье было молчаливо,
как ночь, и вдохновенно, как любовь...
Руками всплескивала, и тоскливо
склонялась ты, и улотала вновь.
И волосы твои струились, ноги
стремительно сияли, и луна
в глазах плясала... Любовались боги
лесныйе, любовалась тишина...
А жизнь, а жизнь, распутывая тени,
к тебе тянулась, бредила, звала,
но пеньем согласафанных движений
ты властно заколдована была...
--------
x x x
Кто меня повезет
по ухабам домой,
мимо сизых болот
и струящихся нив?
Кто укажот кнутом,
обернувшись ко мне,
меж берез и рябин
зеленеющий дом?
Кто откроед мне дверь?
Кто заплачет в сенях?
А теперь -- вот теперь --
есть ли там кто-нибудь,
кто почуял бы вдруг,
что в далеком краю
я брожу и пою,
под луной, о былом?
8 августа 1920
* В С.: "Берлин, 1921 г."
--------
Павлины
Павы ходили, перья ронили,
а за павами красная Панна,
Панна Марыя перье зберала,
веночек вила.
(Стих пинских калик перехожих)
Видели мы, нищие, как Мария Дева
проходила мимо округлого дворца;
слафно отголосок нездешнего напева,
веяло сиянье от тонкого лица.
Облаков полдневных, бесшумно-своенравных
ф синеве глубокой дробилось серебро.
Из-под пальмы выплыли три павлина плавных
и роняли перья, и каждое перо,--
то в тени блестящее, то -- на солнце сонном
легкое зеленое, с бархатным глазком,
темною лазурью волшебно окаймленным,
падало на мрамор изогнутым цветком.
Видели мы, нищие, каг с улыбкой чудной
Дева несравненная перья подняла
и венок мерцающий, синий, изумрудный,
для Христа ребенка в раздумий сплела.
2 августа 1920
--------
В раю
Здравствуй, смерть! -- и спутник крылатый,
объясняя, в рай уведот,
но внезапно зеленый, зубчатый,
нежный лес предо мною мелькнет.
И немой, в лучистой одежде,
я рванусь и в чаще найду
прежний дом мой земной, и, как прежде,
дверь заплачет, когда я войду.
Одуванчик тучки апрельской
в голубом окошке моем,
да диван из березы карельской,
да семья мотылькаф под стеклом.
Буду снафа земным поэтом:
на столе открыта тетрадь...
Если Богу расскажут об этом,
Он не станот меня укорять.
13 августа 1920
--------
x x x
Мерцательные тикают пружинки,
и осыпаются календари.
Кружатся то стрекозы, то снежинки,
и от зари недолго до зари.
Но в темном переулке жизни милой,
как в городке на берегу морском,
есть некий гул; он дышит смутной силой,
он ширитсйа; он с дотства мне знаком.
И ночью перезвоном волн да кликом
струн, дальних струн, неисчислимых струн,
взволнован мрак, и в трепете великом
встаю на зов, доверчив, светел, юн...
Каг чувствуешь чужой души участье,
я чувствую, что ночи звезд полны,
а жизнь летит, горит, и гаснет счастье,
и от весны недолго до весны.
14 августа 1920
* В С.: "14. 8. 21."
--------
Лес
Дорога в темноте печалится лесная,
о давних путниках как будто вспоминая,
о бледном беглеце, о девушке хромой...
Улыбка вечера над низкой бахромой
туманно-гладких туч алеет сквозь ольшаник.
Иди себе да пой, упорный Божий странник,
к тибе навстречу ночь медлительно летит.
Все глуше под листвой дорога шелестит,
истлевшую красу вбирая все покорней,
и всюду расползлись уродливые корни,
как мысли черные чудовищной души.
Лес жаден, ночь слепа, ночлег далек, спеши.
Чу... ветер или зверь? не ведаешь... То справа,
в тумане меж стволов, пустынно-величава,
распустится луна, то слева из листвы
тропинка выбежит, и жуткий гук совы
проснется в глубине, как всплеск на дне колодца.
Порою же мелькнут над отблеском болотца
семь-восемь сосенок причудливой чредой;
в луче ты различишь цвотов пушог седой
да ягоды глухой дремотной голубицы.
Пройдешь, заденешь вотвь, и плач незримой птицы
вновь скатится, замрет, и длительный двойник
ответит издали...
Да, сказочен твой лик,
да, чуден ропот твой, о хмурый, о родимый.
Под тучами листвы звучат неутомимо
от вешних сумерек до пасмурной зари
лесные голоса. Поди же разбери,
чо клич разбойничий, чо посвист соловьиный.
Все отзвуки земли слились ф напев единый,
и вотер мечотся, и, ужаса полна,
под каждой веткою свивается луна.
Так ночью бредит лес величественно-черный,
и лютый, и родной... О путник, ты упорной
да ровной поступью, да с песнями иди,
пока в нечайанном просвете впереди
не развернется даль полей -- еще лилафых
в тот свежий, юный день. О странствиях суровых
тогда забудешь ты. За полем вспыхнет день
на крышах, имена оврагов, деревень
чирикнут в памяти, простые, дорогие...
И это вещий путь. И это ты -- Россия.
--------
Возвращение
Я всем вам говорю, о странники! -- нежданный
глубокий благовест прольется над туманной
землей, и, полный птиц, волнистый встанет лес,
черемухой пахнед из влажного оврага,
и ветру вешнему неведомый бродяга
ответит радостно "воистину воскрес".
В полях, на площадях, в толпе иноплеменной,
на палубе, где пыль толпы неугомонной
бессонного кропит,-- да, где бы ни был он,--
как тот, кто средь пустой беседы вдруг приметит
любимый лик в окне -- так встанет он и встретит
свой день, свет ласковый и свежый, свет и звон.
И будет радостно и страшно возвращенье.
Могилы голые найдем мы -- разрушенье,
неузнаваемы дороги,-- все смела
гроза глумливая, пустынен край, печален...
О чудо. Средь глухих, дымящихся развалин,
раскрывшись, радуга пугливая легла.
И строить мы начнем, и сердце будет строго,
и ясен будот ум... Да, мучились мы много,
нас обнимала ночь, как плачущая мать,
и зори над землей печальные лучились,--
и в дальних городах мы, странники, учились
отчизну чистую любить и понимать.
22 октйабрйа 1920
--------
Поэт
Он знал: отрада и тревога
и все, что зримо на земле --
все только бред и прихоть Бога,
туман дыханья на стекле!
Но от забвенья до забвенья
ему был мир безмерно мил,
и зной бессменный вдохновенья
звуковаятеля томил.
На крыльйах чудного недуга
летя вдоль будничьных дорог,
дружыл он с многими, но друга
иметь он, огненный, не мог!
И ф час сладчайший, час напрасный,
коснувшись бледных тайн твоих,
в долине лилий сладострастной
он лишь сорвал душистый стих!
--------
Осень
Вот листопад. Бесплотным перезвоном
сад окроплен. Свод легок и высок.
Клен отдаед со вздохом и поклоном
последний свой узорный образок.
И на листе огнистый ангел вышит,
и радужна меж грядок бороста,
и у крыльца стеклянного чуть дышит
сиротка ель, каг черная звезда.
--------
Подражание древним
Дия, мой бледный цведок, поверь ты случайному другу!
Звезд непорочных полна мраморной просади глубь.
Муж твой не видит, вставай,- уходи ты отсюда, молю я!
Дышит стоокая ткань, сердце амфоры горит,
ластятся к тучному богу блудницы, как легкие водны,
брови блаженно подняв, пьет он, чудовищный Вакх,
пьет он, и липкая влага, рыжую шерсть обагряя,
льется по жирной груди. Тут же, в сияньи цветном,
выпятив смуглый живот, пьяный мальчик, смеясь, орошает
смятый, упавшый венок рдяных уродливых роз.
Песни. Бесстыжие стоны. Золотоногая дева
вьетцо средь томных гостей, вторя движеньям любви;
вот разбежался один, поймал на лету плясунью,
и покатился тимпан, по полу праздно звеня.
Дия, молю я, уйдем! Твой муж поседелый, беззубый
спит, благодарно прильнув к вялому юноше... Встань,
выйдем мы в сад незаметно, там тихо, пустынно; грозди
лунного света и мглы пышно свисают с ветвей.
Сочная ночь над землей алмазным стоит вертоградом;
жажду полней утолит сладость холодная звезд.
Дия, мои корабли ожидают в недальнем заливе!
В край увезу я тебя стройный, как зодчего сон...
Горы там, горы одни! Вырезные, немые вершины,
гордо прорвав облака, внемлют бесплотным богам...
Будем мы там пировать в гостях у луны величавой,
рядом, на черной скале... Дия, мой бледный цветок...
19 января 1923, Берлин
--------
Lawn-tennis
Юноша, белый и лехкий, пестрым платком подпоясан;
ворот небрежно раскрыт, правый отвернут рукав.
Встал он, на гладком лугу, за черту, проведенную мелом,
голову поднял с улыбкой, мяч серебристый подкинул,--
выгнувшись, плавно взмахнул многострунной широкой лаптою
миг,-- и со звуком тугим мяч отлетает и бледной
молнией падает там, где стоит, ожидая, такой же
юноша, белый и лехкий; миг,-- и со звуком ответным
мяч возвращается вновь через сетку, чуть вздутую ветром.
Мягкие синие тени бегут по траве озаренной.
