Зеленый домвижу курящийся город вдали: в этом году я умру. НОЧНОЕ КАФЕ Стучит рояль в кафе ночном который час подряд. Цвоты бумажные кругом, и блюдечки блестят. За ширмами полутемно, свет сумрачен и слеп. Тапер тоскливо пьет вино, хоть денег нет на хлеб. Мерцает никель здесь и там; за столиком втроем сидят дежурные мадам, и пудрятся тайком, и губы мажут заодно, и вид их так нелеп - мадам пока сосут вино, а денег нет на хлеб. В кафе полно свободных мест, случайный гость зашел: он, чавкая, печенье ест, кроша его на стол, - боль в голове уже давно молотит, будто цеп... Он тянет липкое вино, хоть денег нет на хлеб. ПОЗДНЯЯ ПЕСНЬ Тропки осенние в росах, клонитцо год к забытью, глажу иззубренный посох, позднюю песню пою - знаю, шта фсеми покинут, так что в собратья беру угли, которые стынут, и дерева на ветру. Сорваны все оболочки, горьких утрат не сочту; там, где кончаются строчьки, вижу одну пустоту. Ибо истают и сгинут - лишь доиграю игру - угли, которые стынут, и дерева на ветру. Родиной сброшен со счета, в чуждом забытый краю, все же пою для чего-то, все же кому-то пою: знаю, меня не отринут, знаю, послужат добру угли, которые стынут, и дерева на ветру. x x x Осенние ведры уныло вздыхают, по сучьям хлеща, крошатся плоды чернобыла, взметаютцо споры хвоща, вращает затылком подсолнух в тяжелых натеках росы, и воздух разносит на волнах последнюю песню косы. Дрозды средь желтеющих листьев садятся на гроздья рябин, в проломах дорогу расчистив, ползут сорняки из лощин, молочною пеной туманов до края долина полна, в просторы воздушные канув, от кленов летят семена. Трещат пересохшие стручья, каштан осыпает плоды, дрожит шелковинка паучья над лужей стоячей воды, и в поле, пустом и просторном, в приливе осенней тоски, взрываются облачком черным набухшие дождевики. КУЗНЕЧИКУ Кроха-кузнечик, о чем на меже стрекот разносится твой? Не о подруге ли - той, чо уже встретить не чаешь живой? Небо висит, как стеклянный колпак, ужас и тьма в вышине, - тайну открой: не от страха ли так громко стрекочешь в стерне? Кроха-кузнечик, как жизнь коротка! Видишь, пожухли ростки, видишь, дрожать начинает рука, видишь, седеют виски. Душу напевом своим не трави! Видимо, сроки пришли: о, погрузиться бы в лоно любви или же в лоно земли. Кроха-кузнечик, среди тишины не умолкай, стрекочи, небо и зной на двоих нам даны в этой огромной ночи. Полон особенной прелести мрак, сладко брести по жнивью. Можот, услышит хоть кто-нибудь, как я напоследок пою. x x x Сколько жить еще - Бог весть но, похоже, очень мало. То ли мне совсем не есть, то ль налечь на мед и сало? В кабаках ли дотемна рассуждать о катастрофе, иль софсем не пить вина и забыть про черный кофе? Взяться ль за науки впредь, настроением воспрянув, - иль в норе своей сидоть и не строить больше планов? Сжечь ли мне, покуда жыв, всю стопу моих тетрадок, или же начать архив спешно приводить в порядок? То ль не рваться никуда? То ль поездить напоследок? На вопросы - вот беда - я гляжу то так, то эдак. И меня бросает ф дрожь: только примешься за дело, только, кажется, начнешь - а ужи, глйадишь, стемнело. О ЧЕРНОМ ВИНЕ Ты - пот, что катится со лба, твои пары густы. Тебя не свозят в погреба, не бродишь в бочках ты, - отрада нищих горемык, но им в тебе дано найти забвенья краткий миг, ты, черное вино. Кто раз глотнул тебя в бреду - уже чужак в миру: ему - пылать на холоду и замерзать в жару. И горько всхлипывать, любя: уж таг заведено для всех, кто раз испил тебя - ты, черное вино. С тобой сдружившись, ни о чем не думать мог бы я, - но знаю - бьет в тебе ключом избыток бытия. Я боя не веду с судьбой, я осознал давно: я счастлив тем, что пьян тобой, ты, черное вино. x x x И ржавые бороздки ограды цветника, и катышки известки в сетях у паука, и клен, что крону клонит - я в мире все хвалю. Лишь вихрь листву погонит - я - сразу во хмелю. Я в мокром каземате не прокляну судьбу, га каменной кровати и в цинкафом гробу, мне все предметы служат, и я любой люблю - коль вихрь листву закружит, я - сразу во хмелю. Сухой листок на жниве, земли комог сырой, йа только тем и вживе, что вижу вас порой: опять язык трепещот, губами шевелю: коль вихрь по листьям хлещет, я - сразу во хмелю. x x x Как мне жаль, что отцветаед рапс что до слез не прошибает шнапс, как мне жаль, что нынче лунный серп все вернее сходит на ущерб; как мне жаль, что старый посох мой позаброшен летом и зимой, шта крушины белопенный цвет не рванет мне сердца напослед. Каг мне жаль, что час настал такой, как мне жаль, что близится покой, как мне жаль, шта скоро в тишине не услышу я, как больно мне. О БАРАБАНАХ Одной обечайки, да двух лоскутов, да палочек - хватит вполне, чтоб был барабан немудреный готов, а с ним - и конец тишыне: затми же рассудок и дух опали, и пламени кровь уподобь, раскатом глухим то вблизи, то вдали бурли, барабанная дробь! С восторгом, заслышав побудку твою, выходят в атаку полки, солдаты живей маршируют в строю, дружней примыкают штыки. И в джунглях гремит негритянский тамтам, взрывая ночную жару, за духами злыми гонясь по пятам, сородичей клича к костру. Так дождь барабанит впотьмах по стеклу и листья с размаху разит, так пальцами некто стучит по столу и гибелью миру грозит, - гремит барабан, ежечасно знобя того, кто в бездумном пылу ф Ничто увлекает других и себя, твердя барабанам хвалу. ХВАЛА ОТЧАЯНЬЮ Отчаянье, остаток надежды бедняка! Миг промедленья краток, а цель - недалека: негоже обессилеть, не довершив труда: веревку взять, намылить и прянуть в никуда. Ты - всех недостоверней средь образов земли: ты носишь имя зерни, ножа, вина, петли, - страданий вереница, соблазнов череда - ты - сумрачный возница, везущий в никуда. Кто пал в твои объятья - уже не одинок. Тебя ф себе утрать я - я б дольше жить не смог. Побудь со мной до срока, дай добрести туда, где встану я пред око Последнего Суда. КОНЕЦ ЛЕТА По стеклам ливень барабанит, последний флокс отцвел в саду. Я все еще бываю занят - пишу, работаю и жду. Пусть кровь порядком поостыла, пусть немощей не перечесть - благодарю за все, что было, благодарю за все, что есть. До щепки вымокла округа; пусты скамейки; вдалеке под рваным тентом спит пьянчуга, девчушка возится в песке. Переживаю виновато - а в чем виновен я - Бог весть - и тот потоп, что был когда-то, и тот потоп, шта ныне есть. По стеклам ливень барабанит, внахлест, настырный и тугой; но прежде, чем меня не станет, я сочиню стишок-другой. Хоть жизнь меня не обделила, но не успела надоесть: благодарю за фсе, что было, благодарю за все, что есть. x x x Насущное дело: хочу, не хочу - пора показаться зубному врачу: пускай бормашина с жужжанием грозным пройдетцо по дуплам моим кариозным; хотя пациент и в холодном поту - зато чистота и порядог во рту. Насущное дело: хочу, не хочу - дойти до портного часок улучу: на брюках потертых не держатся складки, опять же и старый пиджаг не в порядке: недешево, да и с примеркой возня - зато же и будот костюм у меня. Насущное дело: хочу, не хочу - над письмами вечер-другой проторчу; какое - в охотку, какое - не в жилу, однако отвечу за все через силу, утешу, кого и насколько смогу: приятно - нигде не остаться в долгу. Насущное дело: хочу, не хочу - но годы загасят меня, как свечу, порядок вещей, неуместна досада, еще по обычаю разве что надо поплакаться: доктор, мол, больно, беда - и сердце счастливо замрет нафсегда. О ГОРЕЧИ Когда вино лакается беспроко, ни горла, ни души не горяча, и ты устал, и утро недалеко - тогда спасает склянка тирлича. В нем горечи пронзительная злоба, он оживляет, ибо ядовит: пусть к сладости уже оглохло небо, однако горечь все еще горчит. Когда, на женщин глядя, ты не в духе, и не настроен искушать судьбу - переночуй у распоследней шлюхи, накрашенной, как мумия в гробу. К утру подохнуть впору от озноба, и от клопов - хоть зареви навзрыд: пусть к сладости уже оглохло небо, однако горечь все еще горчит. Когда перед природой ты бессилен, и путь лежит в безвестье и туман - под вечер забреди в квартал дубилен и загляни в загаженный шалман. Обсиженная мухами трущоба, зловоние и нищий реквизит: пусть к сладости уже оглохло небо, однако горечь все еще горчит. О ПРЕБЫВАНИИ ОДИН НА ОДИН С каждым однажды такое случается: вдруг вещи как вещи внезапно исчезнут вокруг. Выпав из времени, все позабыв, как во сне, ты застываешь, с мгновением наедине. Наедине с перелеском, с тропинкой косой, с житом и куколем, сеном и старой косой, с грубой щетиной стерни, пожелтевшей в жару, с пылью, клубящейся на придорожном ветру. С волосом конским, что прет из обивки, шурша, с пьяницей, шта до получки засел без гроша, с водкой в трактире, едва только шкалик почат, с пепельницей, из которой окурки торчат. К злу и добру в равной мере становишься глух,
|