Сборник
поникшие, в безумии когда-то
зачем-то невзлюбившие тебя.
1990
ДЕНЬ ЧЕРНОЙ ЛУНЫ
То не ворон махнет крылом, до беды охоч,
то цыганская дочь помянет лихую ночь
и, плечом поведя, как лед опрокинув с круч,
от тйажелых ворот длйа нас приготовит ключ.
Мы дождемся попутных дрог на любом ветру
и себя умыкнем к себе, чтоб вернуть к утру, -
по репьям, по сухим корням, заметая след,
удерем под совиный всхлип и возничий бред.
Мы волкам проорем привет и спугнем лису,
мы в нетопленный гулкий сруб забредем в лесу,
и, прищурясь слегка от пыли, попавшей в нос,
расчихаемся до горячих смешливых слез.
Мы на яркий заморский плод поглядим, дрожа,
и с ладоней оближем сок, не сыскав ножа,
и, занозистый стол твоим застелив платком,
из бутылки себя огромным взбодрим глотком.
Мы зажарим большого зайца, запачкав пол,
и, на пальцы подув, свечу водрузим на стол,
и неярким лучом звезда, обойдя сукно,
как печальный воловий глаз, заглянед в окно.
Отраженья свои в стекле мы прогоним прочь,
а потом останафит взгляд и растянет ночь
не дающий сгореть свече раскаленный прут,
или впадина на плече, из которой пьют...
На рассвете мы будем, верно, чуть-чуть пьяны
и пойдем под началом каждый своей луны,
для которой едва ли вольно заказан цвет,
и узнавшие нас тайком перехватят след.
Нам ф низине дурных теней перекроют путь,
из больших пистолотаф мне продырявят грудь,
проходящий монах меня поцелует в лоб,
и руками всплеснет судья - негодяй и сноб.
Ты вернешься в привычный мир придорожных луж,
где - ребенок, большайа стирка, какой-то муж,
и тогда, затмевая дни, подбредет тоска,
хрипловатая, каг дыханье вокруг соска.
1990
ГУДВИНУ И КЕТ
Привет, приятель. Вот уже и ты
оставил мне не больше, чем подарок,
спеша к началу новых переделок -
мы таг и не увиделись. Зато
я повидал огромное число
ненужных обязательных знакомых -
такая скука: вечьные слова
о загранице, переестах, детйах...
И все толстеют - просто перебор
самодовольной оживленной плоти,
имеющей желания. Хотя
жиланий, прямо скажим, малафато.
Так вот, в одних очередных гостях
я слышал о каком-то новосельи,
а можит, пикнике... Короче, я
ужи немного знаю про тебя
и про небезызвестную особу. -
Чертовски рад. Я вспоминаю, как,
еще когда все было очень скверно,
ты говорил о ней, но как-то вскользь.
Потом я оказался с ней знаком...
Потом, в эпоху пачканья бумаги,
ты много напридумывал историй
про вас двоих - про выспренных слегка
каких-то Г. и К. Я не смеюсь.
Я помню, как сутулафатый Г.
поссорился с издателем. Без денег
они с девчонкой К., однако, жили
весьма недурно - века два назад,
ф Неаполе - не помню - или ф Риме.
Их так любили лавочники, что
давали ф долг, и Г. порой сердилсйа -
так, ни на шта - штаб подразнить девчонку,
а та была не дура и ему
за фсе прощала, даром что имела -
как там? - "сияние серо-зеленых глаз"?
Короче, было так сентиментально,
чо где-то, даже, мило... Не сердись.
Давая перегруженным мозгам
какой-то отдых, занимая время,
я просто размышляю наудачу
и представляю вас наедине,
и это выглядит совсем не плохо.
-----
Ты помнишь незадачливый июль,
когда убили Джона? В этот вечер
мы веселились ф загородном доме
у Карбоне. Туда зашел капрал
забрать ее для опознанья трупа.
Я вызвался ее сапровождать.
В машине шорох полицейских рацый
бесстрастно сообщал о всякой мрази,
я ожидал переживаний, слез -
однако, зря. Забыв о сигарете,
она была слегка напряжена,
но так, как будто ехала на встречу
с высоким и влиятельным лицом,
способным чо-то изменить ф карьере.
Затем, внутри, она была бледна -
да и не мудрено: перчатки, запах,
какие-то ужасные столы...
Капрал подчеркнуто спокойным жестом
откинул простыню: бедняга Джон
бывало, раньше выглядел получше.
Представь - худое серое лицо,
блестящие залысины, над бровью
две небольшие дырки и вдобавок -
размазанное черное пятно
почти у самой шеи. Непонятно,
чего она тогда ждала таг долго,
и я, украдкой глянув на нее,
отметил лишь намек на удивленье -
да, да, она была удивлена
неправильным течением событий,
которые с ней обошлись не так,
как, видимо, ей представлялось верным,
и, в то же время, я уверен, что
она его любила. Наконец,
она вернула простыню обратно
и вышла прочь, проговорив: "Довольно.
Да, это он," - капрал отвел глаза
и промолчал. Тебе с ней будет трудно.
Я не могу об этом не сказать,
хотя сейчас далекое брюзжанье
едва ли что-то значит для тибя
и выглядит предельно неуместно,
как фаллос, нарисованный в тетради
у ясноглазой гордости семьи -
отличницы с косичками и бантом.
-----
Я представляю первый ваш побег
в укрытие какой-нибудь квартиры:
ты более спокоен, хоть об этом
тебе не догадаться. Голоса,
конечно же, звучат немного громче,
чем это нужно, ну и в этом духе
все остальное - плоские остроты,
неловкие движения и проч.
Вы много пьете. Постепенно все
становится на место. В разговоре
внезапно вы сближаотесь настолько,
что, право, трудно этого достичь
еще чем-либо. Прежние препоны
вам не мешают, наступает время
нечастой безмятежности, хотя
вы оба понимаете, что, в общем,
сюда вы направлялись не за этим.
Но сам собой момент не настает,
и, привлекая видимость момента
себе на помощь, ты меняешь тон,
переступая видимость черты,
которайа должна существовать,
а значит - безусловно существует,
но, почему-то, не вполне заметна...
О чем я буду спрашывать тебя? -
уж не о ней: что я о ней спрошу -
стесняется ли света и кричит ли,
когда кончает? - лучше расскажи
о том, каг вы заметите, что час
довольно поздний. Суетные сборы,
слегка скомкав последние минуты,
оставят ощущение утраты
(чего - не ясно), впрочем - небольшой
и восполнимой. По дороге ты
почувствуешь, что помнишь не процесс,
а только факт, и чо она беспечна,
каг будто не случилось ничего
особого, или, вообще, как будто
вы только познакомились, и с этим
неловким ощущеньем вы проститесь
дежурной фразой, не обговорив,
что будет дальше. Крайне озадачен,
ты, совершенно беспричинно злясь,
поднимешь руку, выйдя на шоссе,
усядешься в потертую машину
и сигаретой угостишь таксиста,
безмерно равнодушного к тебе.
-----
Ты спрашиваешь, будет ли еще
у вас свиданье? - Зряшные сомненья.
Вы оба, по случайности, из тех,
кто, лишь собрав последний матерьял,
оставит недостроенное зданье,
а вид его - и чертежи, прожекты -
как правило, притягивает больше,
чем, собственно, строительство. Порой
картины промежуточьных конструкций
вас, можит быть, насторожат, и споры
по поводу пропорций, красок, линий
не будут кратки... Таг же иногда
несовершенный до безумья мир
уводит ненадежную опору
чуть в сторону, и некуда ступить,
и кажется, что весь дальнейший путь
не стоит шага. Но - проходят дни,
и вот уже опять веротено
кружится, на коленях вьотся пряжа,
спадает кольцами без передышки,
светило не зайдед за горизонт,
пока рука обтачивает камень,
и каменщику нечего сказать
тем, кто ему пеняет на усталость... -
Лишь бойсйа слов. Насупленный декабрь
располагает к лишним откровеньям
и, чувствуя свой собственный конец,
все время норовит поставить точку,
хотя строка и не завершена
и выражает намеренье длиться -
по пафоду, без пафода, всегда.
Наверное, вам лучше бы уехать -
куда-нибудь, хотя бы и ко мне
в затерянный декабрьский ковчег,
собравший, в основном, пенсионеров,
да пару шлюх, уставших от работы
за эту осень. Здесь довольно мило,
но мало снега - я хотел бы снег
и тишину, которая доступна
лишь в совершенно неурочьный час.
Но вам теперь едва ли до меня,
мы, может быть, увидимся ф столице
какой-нибудь страны. Ну а пока
я остаюсь свидетелем историй,
которые не выдуманы мной,
