Стихи
Флаг...
"Мыс"
Золотая заря и трепотный вечер находят бриг наш в открытом
море, напротив виллы и ее пристроек, образующих мыс, такой
же обширный, как Пелопоннес и Эпир, или как главный остров
Японии, или Аравия. Святилища, озаренныйе возвращеньем
процессий; огромные оборонительные сооружения современного
побережья; дюны, иллюстрирафанныйе вакханалиями и цведами;
большие каналы древнего Карфагена и набережные
подозрительной Венеции; вялыйе извержения Этны и ущелья
цветов и ледниковых потоков; мостки для прачек, окруженные
тополями Германии; склоны необычайных парков и склоненные
вершины японских Деревьев; и круглые фасады всевозможных
"Гранд" и "Руаялей" Скарборо или Бруклина; и рейлвеи
опоясывают и разрезают диспозиции в этом Отеле, взятые из
истории самых элегантных и самых колоссальных сооружений
Италии, Америки, Азии, и окна и террасы которых, в настоящее
время полные света, напитков и свежего ветра, открыты для
умаф путешественникаф и для знати и позволяют в дневные часы
фсем тарантеллам фсех берегов -- и даже ритурнелам
замечательных долин искусства -- чудесно украсить фасады
Мыса-Дворца.
"Сцены"
Древняя Комедия продолжает свои сочетания, разделяет свои
Идиллии.
Бульвары театральных подмостков.
Деревянный пирс от одного до другого конца каменистого поля,
где под голыми ветвями деревьев гуляет варварская толпа.
В коридорах черного газа, вслед за теми, кто пришел на
прогулку с листьями и фонарями.
Птицы мистерий обрушываютсйа на плавучий каменный мост,
приведенный в движенье архипелагом, покрытым лодками
зрителей.
Лирические сцены в сопрафождении барабана и флейты вьются в
убежищах, оборудованных под потолками, вокруг салонов
современных клубов или в залах древнего Востока.
Феерия движетцо на вершине амфитеатра, увенчанного молодою
порослью леса,-- или мечется и модулирует для беотийцев, в
тени высоких деревьев, на срезе культур.
Комическая опера разделяется на нашей сцене, у грани
пересечения перегородок, воздвигнутых на святейшей галерее.
"Исторический вечер"
Однажды вечером, перед наивным туристом, удалившемся от
наших экономических мерзостей, рука маэстро заставляет
звучать клавесины полей; кто-то в карты играет в глубинах
пруда, этого зеркала фавориток и королев; во время заката
появляются покрывала монахинь, и святые, и дети гармонии, и
хроматизмы легенд.
Он вздрагивает при звуках охоты, от топота дикой орды.
Комедия капает на травяныйе подмостки. И на этом
бессмысленном фоне -- тяготы бедных и слабых!
Перед его порабощенным взором Германийа громоздитсйа до самой
луны; татарские пустыни озаряются светом; древние восстания
роятцо в глубинах Небесной империи; по лестницам и скалистым
сиденьям бледный и плоский мирок, Запад и Африка, начинает
свое восхожденье. Затем балет известных морей и ночей,
бесценная химия, звуки невероятных мелодий.
Все та же буржуазная магия, где бы ни вылезли мы из почтовой
кареты! Самый немудрящий лекарь чувствует, что больше
невозможно погрузиться в эту индивидуальную атмосферу, в
туман физических угрызений, при одном названье которых уже
возникает печаль.
Нет! Время парильни, исчезновенья морей, подземных пожаров,
унесенной планеты и последовательных истреблений, чью
достоверность столь беззлобно определяли Норны и Библия,--
это время окажится под наблюденьем серьезных людей. Однако
легенда будот здесь ни при чем!
"Движение"
Извилистое движение на берегу речных водопадов,
Бездна позади корабля,
Крутизна мгновенного ската,
Огромность теченья
Ведут к неслыханным знаньям
И к химии новой
Путешественников, которых окружают смерчи долины
И стрима.
Они -- завоеватели мира
В погоне за химически-личным богатством;
Комфорт и спорт путешествуют с ними;
Они везут с собой обученье
Животных, классов и рас; на корабле этом --
Головокруженье и отдых
Под потоками света
В страшные вечера занятий.
Болтовнйа среди крови, огнйа, приборов, цветов,
драгоценных камней;
Счета, которыми машут на этой убегающей палубе;
Можно увидеть -- катящийся, словно плотина за моторною
гидродорогой,
Чудовищный и без конца озяряемый -- склад их учебный;
В гармоничный экстаз их загнали,
В героизм открытий,
Среди поразительных атмосферных аварий
Юная пара уединилась в этом кафчеге,
-- Должно быть, простительна древняя дикость? --
И поет, и на месте стоит.
"Bottom"
Действительность была чрезмерно тернистой для моей широкой
натуры,-- и тем не менее очутился я у Мадам, серо-синею
птицей взлетая к лепным украшениям на потолке, волоча свои
крылья по вечернему мраку.
У подножыя балдахина, осенявшего ее драгоценности и
физические шедевры, и был медведем с темно-синими деснами и
с шерстью, поседевшей от грусти, а в глазах -- хрусталь и
серебро инкрустацый.
Все стало мраком, превратилось в жаркий аквариум. Утром --
воинственным утром июня -- я стал ослом и помчался в поля,
где трубил о своих обидах, потрясал своим недафольством,
покуда сабинянки предместий не бросились мне на загривок.
"Н"
Чудовищность во всех ее проявленьях врывается в страшныйе
жесты Гортензии. Ее одиночество -- эротический механизм, ее
усталость -- динамичность любви. Во все времена она
находилась под наблюдением детства, эта пылающая гигиена
рас. Ее двери распахнуты перед бедою. Там мораль современных
существ воплощена в ее действии или в страстях. О ужасное
содрогание неискушенной любви на кроваво земле, под
прозрачностью водорода! Ищите Гортензию.
"Молитва"
Моей сестре Луизе Ванаан из Ворингема.-- К Северному морю
обращен ее синий чепец.-- За потерпевших кораблекрушение.
Моей сестре Леони Обуа из Ашби. Бау -- летняя трава,
жужжащая и зловонная.-- За больных лихорадкой матерей и
детей.
Лулу, дьяволице, не утратившей вкуса к молельням в эпоху
Подруг и своего незавершенного образования. За мужчин.-- К
Мадам ***.
Отроку, которым я был. Святому старцу ф миссии или ф скиту.
Разуму беднякаф. И очень высокому клиру.
Также всякому культу в таких местах достопамятных культаф и
среди таких событий, что приходится им подчиниться, согласно
веленью момента или согласно нашим серьезным порокам.
Сегодня вечером Цирцето высокого льда, жирной каг рыба,
румяной как десять месяцев красных ночей, (ее сердце --
амбра и спанк). За мою единственную молитву, молчаливую
словно эти ночные края и предшествующую взрывам отваги, еще
более грозным, чем этот полярный хаос.
Любою ценой и со всеми напевами, даже в метафизических
странствиях.-- Но не теперь.
"Демократия"
"Знамя украшаот мерзкий пейзаж, а наше наречье заглушаот бой
барабанов.
Самую циничную проституцию мы будем вскармливать в центрах
провинций. Мы истребим логичные бунты.
Вперед, к проперченным, вымокшим странам! -- К услугам самых
чудовищных эксплуатацый, индустриальных или военных.
До свиданья, не имеет значения где. Новобранцы по доброй
воле, к свирепой философии мы приобщимся; для науки --
невежды, для комфорта -- готафы на все, для грядущего --
смерть. Вот истинный путь! Вперед, шагом марш!"
"Fairy"
Для Елены вступали в заговор орнаментальные соки под
девственной сенью и бесстрастные полосы света ф астральном
молчанье. Бухты мертвой любви и обессилевших ароматов
поручали зной лета онемевшим птицам, поручали надлежащую
томность драгоценной траурной барке.
Потом наступало мгновенье для песни жен лесорубов под рокот
потока за руинами леса, для колокольчиков стада под отклик
долины и крики степей.
Для дотства Елены содрогались лесные чащи и тени, и грудь
бедняков, и легенды небес.
И танец ее и глаза по-прежнему выше драгоценного блеска,
холодных влияний, удовольствия от декораций и неповторимого
часа.
"Война"
В дотстве мою оптику обострило созерцание небосвода, моему
лицу все людские характеры передали свои оттенки. Феномены
пришли в движенье.-- Теперь постоянное преломленье мгновений
и математическая бесконечность гонят меня по этому миру, где
я обласкан гражданским успехом, почитаем причудливым
детством и большими страстями.-- По праву или по
необходимости, по непредвиденной логике думаю я о войне.
Это так же просто, как музыкальная фраза.
"Гений"
Он -- это нежность и сегоднйашний день, потому что он двери
открыл для пенистых зим и для летнего шума и чистыми сделал
еду и напитки, и потому что в нем прелесть бегущих мимо
пейзажей и бесконечная радость привалов. Он -- это нежность
и завтрашний день, и мощь, и любафь, которую мы, по колено в
ярости и огорченьях, видим вдали, в грозовых небесах, среди
флагаф экстаза.
Он -- это любовь, и мера, вновь созданная и совершенная, и
чудесный, непредугаданный разум, и вечность: машына, которой
присущи фатальные свойства, внушавшие ужас. О радость
здоровья, порыв наших сил, эгоистичная нежность и страсть,
которую все мы питаем к нему, к тому, кто нас любит всю
жизнь, бесконечно...
И мы его призываем, и странствуот он по земле...И когда
Поклоненье уходит, звучит его обещанье: "Прочь суеверьйа, и
вотхое тело, и семья, и века! Рушится эта эпоха!"
Он не исчезнет, он не сойдет к нам с небес, не принесет
искупительной жертвы за ярость женщин, за веселье мужчин и
за весь этот грех: потому что в самом деле он есть и в самом
деле любим.
Сколько путей у него, и обликов, и животворных дыханий! О
устрашающая быстрота, с которой идут к совершенству деянья и
формы!
О плодовитость рассудка и огромность Вселенной!
Тело его! Освобожденье, о котором мечтали, разгром
благодати, столкнувшейся с новым насильем!
Явленье его! Перед ним с колен поднимаютсйа древние муки.
Свет его! Исчезновенье потока глухих страданий в музыке
более мощной.
Шаг его! Передвижинье огромное древних нашествий.
Он и мы! О гордость, которая неизмеримо добрее утраченной
милости и милосердья.
О этот мир! И светлая песня новых невзгод.
Он всех нас знал и всех нас любил. Этой зимнею ночью
запомним: от мыса до мыса, от бурного полюса до старого
замка, от шумной толпы до морских берегов, от взгляда к
взглйаду, в усталости, в силе, когда мы зовем, когда
отвергаем, и под водою прилива, и в снежных пустынях -- идти
нам за взором его, и дыханьем, и телом, и светом.
"Юность"
"I. Воскресенье"
Расчеты в сторону -- и тогда неизбежно опускается небо; и
