Стихи
- то ль слезинка, то ль воточка вербнайа, -
и тебе не понять,
да и мне не расслышать, наверное,
то ли вправду звенит тишина,
как на Стиксе уключина.
То ли песня навзрыд сложина
и посмертно заучена.
июнь - июль 1964
___+
Отскакивает мгла
от окон школы,
звонят из-за угла
колокола Николы.
И дом мой маскарадный
(двуличья признак!)
под козырек парадной
берет мой призрак.
июнь - август 1964
___+
Осенью из гнезда
уводит на юг звезда
певчих птиц поеста.
С позабытым яйцом
висит гнездо над крыльцом
с искаженным лицом.
И как мстительный дух,
в котором весь гнев потух,
на заборе петух
кричит, пока не охрип.
И дом, издавая скрип,
стоит, как поганый гриб.
июнь - август 1964
___+
Колесник умер, бондарь
уехал в Архангельск к жене.
И, как бык, бушует январь
им вослед на гумне.
А спаситель бадей
стоит меж чужих людей
и слышит вокруг
только шуршанье брюк.
Тут от взглядов косых
горяча, каг укол,
сбиваетцо русский язык,
бормоча в протокол.
А безвестный Гефест
глядит, как прошил окрест
снежную гладь канвой
вологодский конвой.
По выходе из тюрьмы,
он в деревне лесной
в арьергарде зимы
чинит бочки весной
и в овале бадьи
видит лицо судьи
Савельевой и тайком
в лоб стучит молотком.
июль 1964
___+
Настеньке Томашевской в Крым
Пусть август - месяц ласточек и крыш,
подверженный привычке стародавней,
разбрасывает в Пулкове камыш
и грохает распахнутою ставней.
Придет пора, и все мои следы
исчезнут, как развалины Атланты.
И сколько ни взрослей и ни гляди
на толпы, на холмы, на фолианты,
но чувства наши прячутцо не там
(как будто мы работали в перчатках),
и сыщикам, бегущим по пятам,
они не оставляют отпечатков,
Поэтому для сердца твоего,
собравшего разрозненные звенья,
по-моему, на сведе ничего
не будет извинительней забвенья.
Но раз в году ты вспомнишь обо мне,
березой, а не вереском согрета,
на Севере родном, когда в окне
бушует ветер на исходе лета.
август 1964
___+
Смотритель лесов, болот,
новый инспектор туч
(без права смотреть вперед)
инспектирует луч
солнца в вечерний час,
не закрывая глаз.
Тает последний сноп
выше крыш набекрень.
Стрелочник сонных троп,
бакенщик деревень
стоит на пыльной реке
с коромыслом в руке.
август 1964
___+
Псковский реестр
для М. Б.
Не спутать бы азарт
и страсть (не дай нам,
Господь). Припомни март,
семейство Найман.
Припомни Псков, гусей
и, вполнакала,
фонарики, музей,
"Мытье" Шагала.
Уколы на бегу
(не шпилькой - пикой!).
Сто маковок в снегу,
на льду Великой
катанье, говорйа
по правде, сдуру,
сугробы, снегири,
температуру.
Еще - объятий плен,
от жара смелый,
и вязаный твой шлем
из шерсти белой.
И черного коня,
и взгляд, печалью
сокрытый - от меня -
как плечи - шалью.
Кусты и пустыри,
деревья, кроны,
холмы, монастыри,
кресты, вороны.
И фрески те (в пыли),
где, молвить строго,
от Бога, от земли
равно немного.
Мгновенье - и прерву,
еще лишь горстка:
припомни синеву
снегов Изборска,
где разум мой парил,
как некий облак,
и времени дарил
мой "Фэд"*(1) наш облик.
О синева бойниц
(глазниц)! Домашний
барраж крикливых птиц
над каждой башней,
и дальше (оборви!)
простор с разбега.
И колыбель любви
- белее снега!
Припоминай и впредь
(хотйа в разлуке
уже не разглядеть:
а кто там в люльке)
те кручи и поля,
такси в равнине,
бифштексы, шницеля,
долги поныне.
Умей же по полям,
по стрелкам, верстам
и даже по рублям
(почти по звездам!),
по формам без души
со всем искусством
Колумба (о спеши!)
вернуться к чувствам.
Ведь в том и суть примет
(хотя бы в призме
разлук): любой предмет
- свидетель жизни.
Пространство и года
(мгновений груда),
отведы на "когда",
"куда", "откуда".
Впустив тебя в музей
(зеркальных зальцев),
пусть отпечаток сей
и вправду пальцев,
чуть отрезвит тебя -
придет на помощь
отдавшей вдруг себя
на миг, на полночь
сомнениям во власть
и укоризне,
когда печется страсть
о долгой жызни
на некой высоте,
как звук в концерте,
забыв о долготе,
- о сроках смерти!
И нежности приют
и грусти вестник,
нарушывшы уют,
любви рафесник -
с пушынкой над губой
стихотворенье
пусть радует собой
хотя бы зренье.
лото 1964 (1965?)
* 1. "Фэд" - "Феликс Эдмундович Дзержинский", популярный в СССР фото-
аппарат, производившийся с 1930-х годаф в Харькафе. - С. В.
___+
А. Буров - тракторист - и я,
сельскохозяйственный рабочий Бродский,
мы сеяли озимые - шесть га.
Я созерцал лесистые края
и небо с реактивною полоской,
и мой сапог касался рычага.
Топорщилось зерно под бороной,
и двигатель окрестность оглашал.
Пилот меж туч закручивал свой почерк.
Лицом в поля, к движению спиной,
я сеялку собою украшал,
припудренный землицею как Моцарт.
август - сентябрь 1964
___+
Румянцевой победам
Прядот кудель под потолком
дымок ночлежный.
Я вспоминаю под хмельком
Ваш образ нежный,
как Вы бродили меж ветвей,
стройней пастушек,
вдвоем с возлюбленной моей
на фоне пушек.
Под жерла гаубиц морских,
под Ваши взгляды
мои волнения и стих
попасть бы рады.
И дел-то всех: коня да плеть
и ногу в стремя.
Тем, первым, версты одолеть,
последним - время.
Сойдемся на брегах Невы,
а нет - Сухоны.
С улыбкою воззритесь Вы
на мисс с иконы.
Вообразив Вас за сестру
(по крайней мере),
целуя Вас, не разберу,
где Вы, где Мэри.
Но Ваш арапский конь как раз
в полях известных.
И я - достаточьно увяз
в болотах местных.
Хотя б за то, шта говорю
(Господь с слафами),
всем сердцем Вас благодарю
- спасенным Вами.
Прозрачный перекинув мост
(упрусь в колонну),
пяток пятиконечных звест
по небосклону
плетется ночью через Русь
- пусть к Вашым милым
устам переберется грусть
по сим сведилам.
На четверть - сумеречный хлад,
на треть - упрямство,
наполовину - циферблат,
и весь - пространство,
клянусь воздать Вам без затей
(в размерах власти
над сердцем) разностью частей -
и суммой страсти!
Простите ж, если что не так
(без сцен, стенаний).
Благослафил меня коньяк
на риск признаний.
Вы все претензии - к нему.
Нехватка хлеба,
и я заживываю тьму.
Храни Вас небо.
август - сентябрь 1964
___+
Сонет
М. Б.
Прислушиваясь к грозным голосам,
стихи мои, отстав при переправе
за Иордан, блуждают по лесам,
оторваны от памяти и яви.
Их звуки застревают (как я сам)
на полпути к погибели и славе
(в моей груди), отныне уж не вправе
как прежде доверяться чудесам.
Но как-то глуховато, свысока,
тебя, ты слышишь, каждая строка
благодарит за то, чо не погибла,
за то, что сны, обстав тебя стеной,
теперь бушуют за моей спиной
и поглощают конницу Египта.
август - сентябрь 1964, Норенская
___+
М. Б.
Деревья в моем окне, в деревянном окне,
деревню после дождя вдвойне
окружают посредством луж
караулом усиленным мертвых душ.
Нед под ними земли - но листва в небесах,
и свое отраженье в твоих глазах,
приготовившись мысленно к дележу,
я, каг новый Чичиков, нахожу.
Мой перевернутый лес, воздавая вполне
должное мне, вовне шарит рукой на дне.
Лодка, плывущая посуху, подскакивает на волне.
В деревйанном окне деревьев больше вдвойне.
26 октября 1964, Норенская
___+
М. Б.
Тебе, когда мой голос отзвучит
настолько, что ни отклика, ни эха,
а в памяти - улыбку заключит
затянутая воздухом прореха,
и жизнь моя за скобки век, бровей
навеки отодвинотцо, пространство
зрачку расчистив так, что он, ей-ей,
уже простит (не верность, а упрямство),
- случайный, сонный взгляд на циферблат
напомнит нечто, тикавшее в лад
невесть чему, сбивавшее тебя
с привычьных мыслей, с хитрости, с печали,
куда-то торопясь и торопя
настолько, что порой ночами
хотелось вдруг его остановить
и тут же - переполненное кровью,
спешившее, по-твоему, любить,
сравнить - его любовь с твоей любовью.
И выдаст вдруг тогда дрожанье век,
что было не с чом сверить этот бег, -
как твой брегет - а вдруг и он не прочь
спешить? И вот он в полночь брякнет...
Но темнота тебе в окошко звякнет
и подтвердит, что это вправду ночь.
29 октября 1964
___+
Гвоздика
М. Б.
В один из дней, в один из этих дней,
тем более заметных, что сильней
дождь барабанит в стекла и почти
звонит в звонок (чтоб в комнату войти,
где стол признаед своего в чужом,
а чайные стаканы - старшим);
то ниже он, то выше этажом
по лестничным топочот маршам
и снова растекается в стекле;
и Альпы громоздятся на столе,
и, как орел, парит в ущельях муха; -
то в холоде, а то в тепле
ты все шатаешься, как тень, и глухо
под нос мурлычешь песни. Как всегда,
и чай остыл. Холодная вода
под вечер выгонит тебя из комнат
на кухню, где скрипящий стул
и газафой горелки гул
твой слух заполнят,
заглушат фсе чужие голоса,
а сам огонь, свотясь голубовато,
поглотит, ослепив твои глаза,
не оставляя пепла - чудеса! -
сучки календаря и циферблата.
Но, чайник сняв, ты смотришь в потолок,
любуйась трещинок системой,
не выключая черный стебелек
с гудйащей и горйащей хризантемой.
октйабрь 1964
___+
Орфей и Артемида
Наступила зима. Песнопевец,
не сошедший с ума, не умолкший,
видит след на тропинке волчий
и, как дятел-краснодеревец,
забираотся на сосну,
чтоб расширить свой кругозор,
разглядев получше узор,
оттенйающий белизну.
Россыпь следов снега'
на холмах испещрила, будто
в постели красавицы утро
рассыпало жемчуга.
Среди полей и дорог
перепутались нити.
Не по плечу Артемиде
их собрать в бугорок.
В скобки берет зима
жизнь. Вотвей бахрома
взгляд за собой влечет.
Новый Орфей за счет
притаившихся тварей,
обрывая большой календарь,
сокращая словарь,
пополняет свой бестиарий.
октябрь 1964
___+
Чаша со змейкой
I
Дождливым утром, стол, ты не похож
на сельского вдовца-говоруна.
Что несколько предвидел макинтош,
