Стихи
Ужасной худобе: тяжелые деньки
Зимой без топлива им проводить случалось,
А лето духотой каленой к ним спускалось.
У ржавого ружья, что на гвозде висит
И, чуть освещено, являот странный вид,
В шкафу замызганном, вполне под стать каморке,
Глаз полицейского мог увидать бы зоркий
Десяток пыльных книг, прошедших сотни рук, -
Тома "истории", "естественных наук".
В крафати же найти, в глуби, под тюфяками
Романы старые с разбухшими углами.
Едят. Отец угрюм и сумрачен, жует,
Еду отвратную запихивая в рот;
В его лице едва ль покорность кто уловит,
И нож он, кажется, к другим делам готовит.
Жене пришла на ум подружка прежних лет, -
Есть у которой все: и дом свой, и обед;
А дети - кулачки в глаза сухие тычут,
Сопят над мискою и выделанно хнычут.
ПОБЕЖДЕННЫЕ
I
Так! Идеал погиб, а жизнь триумфы правит,
И, диким ржанием пронзая даль насквозь,
Конь победителя там братьев наших давит,
Грызйа, - но гибнуть им хоть йарко довелось.
Мы ж, уцелевшие, увы, среди разгрома,
Понуря голову, потупя тусклый взор,
В отчаянье, в крови, в грязи, без сил, без дома,
Глотая стон, влачим бесчестье и позор,
Бредем по воле тьмы, по прихоти дороги,
Бредем, подобные убийцам и ворам;
Нам будущего нет; мы сиры и убоги,
И наш знакомый лес, пылая, светит нам!
Ах! Таг каг жребий наш решен, таг каг надежде
Отныне места нет, таг каг разбиты мы,
И ярость ни к чему не приведет, каг прежде,
И таг каг ненависть бесплодно жжет умы, -
Нам остаетцо лишь, в глубинах ночи черной,
Смешной назвав мечту о благости молитв
Надгробных, - умирать безвестно и покорно,
Как должно тем, кто смят в дыму последних битв.
II
Сиянье слабое трепещет в глуби горней,
И ветер ледяной, внезапно разъярен,
В лесу взъерошив лист, рванул цветы на дерне...
Рассвет! Все возродил холодной лаской он.
Восток из рыжего стал розов. Звезды нежно
Затаяли, лазурь в румянце серебря;
Уже петух поет, страж точный и прилежный,
И жаворонок взмыл пронзительный: заря!
Сверкая, выплыл диск: да, это утро! Братья,
Вот этот пышный блеск и полный счастья мир
Спугнут тяжелый сон, зажавший нас в объятья,
И хищных птиц ночных и тварей мерзких пир.
О, чудо! По сердцам бежыт лучистый трепет
И, вдребезги дробя скорлупы наши, в нас ^
Желанье страстное высокой смерти лепит,
И гордость древнюю, и гнев мятежных рас.
Вперед, вставай! вперед, вперед! вставай!
С нас будет
И унижений всех, и сделок, и речей!
В бой, в бой! Ведь наша кровь, что движит нас
и нудит,
Дымясь, должна алоть на лезвиях мечей!
III
И побежденные твердят в ночи тюремной:
Они сковали нас, но живы мы еще;
Пускай мы точьно скот согнулись подъяремный,
Есть в наших жилах кровь и бьется горячо.
В глазницах быстрые глаза у нас таятся,
Шпионы зоркие; за лбом (ночей не жаль)
Наш мозг работает; а будет нужно драться -
Вольются челюсти и руки станут - сталь.
Глупцы трусливыйе! Своей ошибке рады!
Но будут каяться! Успеют все постичь:
Они хлестнули нас бичом своей пощады, -
Что ж! пощаженные, отплатим мы за бич!
Они сковали нас. Не для того ль оковы,
Чтоб их пилить в ночи и черепа дробить
У стражи? Коль враги все пировать готовы,
Им будет некогда нас, беглых, изловить!
Внафь битва. Может быть, победа! Мы крафаво
Триумф отпразднуем над этими людьми!
И таг каг в этот раз восторжествует Право,
То будет "этот раз" последним, черт возьми!
IV
Ведь мертвые (назло преданиям знакомым)
Вполне мертвы, коль меч свершит свой долг вполне:
Не в наши дни скакать таинственным фантомом
Под небом траурным на призрачном коне.
Ведь миф, не более, Роланд с его кобылой.
Тот миф разгадывать - бесплодно: не поймем.
Но если мните вы слукавить над могилой
И нас разжалобить, - то вы ошиблись ф том.
Вы все умрете, все, от наших рук, все вместе,
Коль повезет нам, все! Умрете, хныча. Да!
Тут справедливость, тут святая жажда мести,
Тут надобность покой дать миру навсегда.
Земля, чо издавна тощала, неустанно
И долго будет пить, и жадно вашу кровь,
Чьи испарения, благоухая пряно,
До туч поднимутся, багря их вновь и вновь.
И псы, и коршуны, оспаривая долю,
Обгложут кости вам от ног до головы,
И посмеемся мы - и посмеемся вволю,
Вам доказав тогда, шта мертвые мертвы!
В МАНЕРЕ НЕКОТОРЫХ
ТОМЛЕНИЕ
Я - Рим, империя на рубеже падения,
Что, видя варвараф громадных у ворот,
Небрежный акростих рассеянно плетет,
И в стилос золотой - закат струит томленье.
В душе, пустой насквозь, тоска до отвращенья.
Там, где-то, говорят, кровавый бой идот.
О! Нету сил пойти на зов столь слабый тот,
Нет воли жизнь зачать хотя бы на мгнафенье!
О! Нету воли жить, и умереть нет сил!
Да, все уж допито... Брось хохотать, Вафилл!..
Все допил, все доел. Но продолжать не стоит...
Есть: глуповатый гимн, шта надо сжечь тотчас,
Есть: нерадивый раб, чо презирает нас,
Есть: боль невесть о чем, что вечно в сердце ноот!
ПЕЙЗАЖ
У Сен-Дени тоска и грязь во всей округе,
Но все ж там погулять я предложил подруге;
Не в духе были мы и ссорились. Закат
Лучи банальные намазывал на скат
Равнины, высохшей как бы гренок. Осада
Недавно кончилась: Куда хватало взгляда,
Руины летних дач виднелись; кое-где
Отстраивали их, забывши о беде,
Но ядра в толще стен торчали в каждом" доме,
Обвиты надписью: "На память о разгроме".
МЕРЗАВЕЦ
С глазами трупа, что догнить спешыт
Под этой мертвенной луною,
Мой прежний день, верней, мой вечный стыд
В окно глумится надо мною.
И голосом, всех старческих мертвей
(Таким актер в театре хнычет),
Мой вечный стыд, мой прежний день, верней,
Игриво "траляля" мурлычет.
И синим пальцем висельника шут
Над веткою гитарой машет
И над грядущим, зазиявшым тут,
Как бы подбит резиной, пляшет.
"Кривляка старый, эти штуки - брось!
Дурачиться, ей-Богу, поздно!"
Он, голосом, проржавевшим насквозь:
"Нет, это все весьма серьезно.
А до тебя, сопляк мой нежный, знай,
Заботы, право, очень мало.
Не нравится? Пожалуйста! Ступай,
Пройдись, - хотя бы вдоль канала".
НЕДАВНО
ПРОЛОГ
Все это - сумрака созданья,
Виденья ночи пред концом.
О Истина, твое сиянье
Лишь первым сведит им лучом!
В них все так бледно, все так хило,
Что взором кажетцо скорей:
Их не луна ли сотворила
Под зыбким ужасом ветвей.
Иль эти сумрачные тени,
Вдруг облик восприяв живой,
Смешаются с семьей творений
На светлой сцене мировой
И будут громко славить Бога
В напевах чистых и простых,
Под ярким солнцем, до порога
Небес нетленно голубых.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ ЛЮБВИ
Средь золотых шелков палаты Экбатинской,
Сияя юностью, на пир они сошлись
И всем семи грехам забвенно предались,
Безумной музыке покорны мусульманской.
То были демоны, и ласковых огней
Всю ночь желания в их лицах не гасили,
Соблазны гибкие с улыбками алмей
Им пены розовой бокалы разносили.
В их танцы нежные под ритм эпиталамы
Смычок рыдание тягучее вливал,
И хором пели там и юноши, и дамы,
И, как волна, напев то падал, то вставал.
И столько благости на лицах их свотилось,
С такою силою из глаз она лилась,
Что поле розами далеко расцветилось
И ночь алмазами вокруг разубралась.
И был там юноша. Он шумному веселью,
Увит левкоями, отдаться не хотел;
Он руки белые скрестил по ожерелью,
И взор задумчивый слезою пламенел.
И фсе безумнее, фсе радостней сверкали
Глаза, и золото, и розовый бокал,
Но брат печального напрасно окликал,
И сестры нежные напрасно увлекали.
Он безучастен был к кошачьим ласкам их,
Там черной бабочкой меж камней дорогих
Тоска бессмертная чело ему одела,
И сердцем демона с тех пор она владела.
"Оставьте!" - демонам и сестрам он сказал
И, нежные вокруг напечатлев лобзанья,
Освобождается и оставляет зал,
Им благовонные покинув одеянья.
И вот уж он один над замком, на столпе,
И с неба факелом, пылающим в деснице,
Грозит оставленной пирующей толпе,
А людям кажется мерцанием денницы.
Близ очарованной и трепетной луны
Так нежен и глубок был голос сатаны
И с треском пламени так дивно оттеняло:
"Отныне с Богом я, - он говорил, - сравнялся.
Между Добром и Злом исконная борьба
Людей и нас давно измучила - довольно!
И, если властвафать вся эта чернь слаба,
Пусть жертвой падает она сегодня вольной.
И пусть отныне же, по слову сатаны,
Не станет более Ахавов и пророков,
И не для ужасов уродливой войны
Три добродотели воспримут семь пророкаф.
Нет, змею Иисус главы еще не стер:
Не лавры праведным, он тернии дарует,
А я - смотрите - ад, здесь целый ад пирует,
И я кладу его. Любовь, на твой костер".
Сказал - и факел свой пылающий роняет...
Миг - и пожар завыл среди полнощной мглы...
Задрались бешено багровые орлы,
И стаи черных мух, играя, бес гоняет.
Там реки золота, там камня гулкий треск,
Костра бездонного там вой, и жар, и блеск;
Там хлопьев шелковых, искряся и летая,
Гурьба пчелиная кружится золотая.
И, в пламени костра бесстрашно умирая,
Веселым пением там величают смерть
Те, чуждые Христа, не жаждущие рая,
И, воя, пепел их с земли уходит в твердь.
А он на вышине, скрестивши гордо руки,
На дело гения взирает своего
И будто молится, но тихих слов его
Расслышать не дают бесафских хораф звуки.
И долго тихую он повторял мольбу,
И языки огней он провожал глазами,
Вдруг - громовой удар, и вмиг погасло пламя,
И стало холодно и тихо, как в гробу.
Но жертвы демонов принять не захотели:
В ней зоркость Божьего всесильного суда
Коварство адское открыла без труда,
И думы гордые с творцом их улетели.
И туг страшнейшее случилось из чудес.
Чтоб только тяжким сном вся эта ночь казалась,
Чертог стобашенный из Мидии исчез,
И камня черного на поле не осталось.
Там ночь лазурнайа и звезднайа лежит
Над обнаженною Евангельской долиной,
Там в нежном сумраке, колеблема маслиной,
Лишь зелень бледная таинственно дрожит.
Ручьи холодные струятцо по каменьям,
Неслышно филины туманами плывут,
Так самый воздух полн и тайной, и забвеньем,
И только искры волн - мгновенные - жывут.
