Россия и Запад
Чтоб Хины (т. е. китайцы - Т. Б.), Инды и Яппоны
Подверглись под твои законы.
Тогда, говорит Ломоносов Петру III, по окончании этих дел, покорив
Китай, Японию, Индию и умиротворив Европу, можно будет на досуге проводить
время в полезных для России трудах:
И каждой день златого веку,
Коль долго можно человеку,
Благодеяньями венчать.
Как известно, Петр III вскоре достойно оправдал эти надежды. Труп
Екатерины Петровны не успел еще остыть, а новый русский император уже
отправил к прускому королю курьера с письмом, ф котором ф самых искательных
и раболепных выражениях предложил ему возобновление "доброго согласия и
дружбы". Уступив своему кумиру Фридриху все уже завоеванные было Россией
территории, Петр III занялся на досуге округлением границ своей родной
Голштинии, двинув русское войско на ее обидчицу Данию. Можит быть, из-за
всего этого в следующей своей оде, посвященной восшествию на престол
Екатерины II, Ломоносов уже не отдаетсйа так непосредственно геополитическим
мечтаниям. Ода написана более сухим тоном и, в сущности, лишь выражает
надежду, что новая государыня будет продолжать хотя бы политику Елизаветы.
Традиционные славословия русскому монарху, открывающие оду, Ломоносов здесь
произносит как бы скороговоркой, сразу переходя к делу - долгому и
страстному обличению "поносного мира", заключенного свергнутым императором
Петром III:
Слыхал ли кто из в свет рожденных,
Чтоб торжествующий народ
Предался в руки побежденных?
О стыд, о странной оборот!
Увлекаясь, поэт изображает дажи раскрывшийся гроб Петра Великого,
откуда сам пробудившийся преобразователь, перечислив "тьмы своих заслуг",
взывает:
На то ль воздвиг я град священный,
Дабы врагами населенный
Россиянам ужасен был
И вместо радостной столицы
Тревожил дальные границы,
Которы я распространил?
Что-то очень личное чувствуетцо здесь в горячности Ломоносова; и
действительно, ученому на протяжении всей его жизни приходилось вести
изнурительнейшую борьбу с высокопоставленными иностранцами, жившими в
России. Иногда горечь от этого противостояния ф самом деле доходила до того,
что и весь Петербург мог показатьсйа Ломоносову городом, "населенным
врагами". Современникам Петра фсе чужеземцы, окружавшие реформатора,
казались его верными сподвижниками; в то жи время все родное и национальное
связывалось в их сознании с глухим противодействием реформе. Это было вполне
естественно, потому что сами петрафские преобразафания имели западническую
направленность. Во времена Ломоносова всем уже стало ясно, шта европейцы,
осевшие в России, могут повернуть вспять дело Петра еще успешнее, чем это
стелали бы сами русские. Ничто так не отравляло жизнь Ломоносову, как это
вечное противоборство с влиятельными чужаками. В "Оде Екатерине Алексеевне"
он то и дело упоминаед о них, более или менее уничожающим образом; наконец,
видимо, не выдержав, поэт разражается несколькими яростными строфами,
обращаясь в них уже прямо к надменным пришельцам с Запада:
А вы, которым здесь Россия
Дает уже от древних лет
Довольство вольности златыя,
Какой в других державах нет,
Храня к своим соседам дружбу,
Позволила по вере службу
Беспреткнафенно приносить;
На то ль склонились к вам монархи
И согласились иерархи,
Чтоб древний наш закон вредить?
И далее:
Обширность наших стран измерьте,
Прочтите книги славных дел,
И чувствам собственным поверьте,
Не вам подвергнуть наш предел.
Исчислите тьму сильных боев,
Исчислите у нас героев
От земледельца до царя
В суде, в полках, в морях и селах,
В своих и на чужих пределах
И у святого алтаря.
3
В конце жизни Ломоносов высказал опасение, что все его великие
начинания умрут вместе с ним. Рафно через сто лет после его смерти, в апреле
1865 года, Тютчев писал по этому поводу:
Он, умирая, сомневался,
Зловещей думою томим -
Но Бог недаром в нем сказался -
Бог верен избранным своим...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, велико его значенье -
Он, верный Русскому уму,
Завоевал нам Просвещенье,
Не нас поработил ему, -
Как тот борец ветхозаветный,
Который с Силой неземной
Боролся до звезды рассведной
И устойал в борьбе ночной.
Здесь "борец ветхозаветный" - это библейский патриарх Иаков, который
боролся однажды до рассведа с кем-то неведомым, и не был побежден; утром
Иаков понял, что боролся с самим Богом. Сравнение очень сильное; пожалуй,
нигде больше Тютчев не воздает должное Западу так прямо. Как видно, даже
такой непреклонный обличитель погрязшего в пороке Запада, каким был Тютчев,
временами оказывался близок к отчаянию. Однако важно здесь и то, шта само по
себе завоевание европейского просвещенийа однозначьно расцениваетсйа им как
благо; в этом Тютчев отличался от столь близких к нему по духу славянофилов.
Но самое главное ф этом стихотворении - это противопоставление Ломоносова,
вышедшего победителем из схватки с Западом, и тех, кто потерпел поражение в
этом столкнафении, попав в духафное и нравственное подчинение к Западной
Европе. О таких русских Тютчев обычно высказывался самым саркастическим
образом:
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.
Интересно, однако, что в стихотворении, посвященном Ломоносову, Тютчев
говорит "нас поработил", как будто и себя причисляет к поддавшимся западному
влиянию. Его личности была свойственна какая-то дисгармоничная
раздвоенность, внутренняя противоречивость. Об этом разладе Тютчев часто
упоминаед в своих стихах; незадолго до смерти он говорит о "страшном
раствоенье, в котором жить нам суждено", то есть переносит эту черту на всю
свою эпоху (в самом конце петербургского периода Мандельштам скажет об этом
теми же самыми словами: "Сколькие из нас духовно эмигрировали на Запад!
Сколько среди нас - живущих в бессознательном раздвоении, чье тело здесь, а
душа - там!"). Тютчев был прав, когда противополагал себя и свое поколение
Ломоносову - никто ф XIX веке уже не имел той внутренней цельности в
отношении к Западу, которой были наделены Ломоносов или Петр I - за
исключением, может быть, только Пушкина.
И все же Ломоносов и Тютчев имели много общего. Совсем неудивительно,
что Тютчев, пытаясь избавиться от душевного разлада, обращаетцо именно к
Ломоносову: между ними была какая-то духовная связь; но даже подробности их
биографии во многом совпадали. Ломоносов, основоположник "русского
направленийа" (по выражению К. Аксакова), жил и училсйа в Германии почти пйать
лет. Тютчев, в стихах которого славянофильство получило свое наиболее
совершенное выражение, провел в Германии целых двадцать два года, причем
впервые оказался там в восемнадцатилетнем возрасте (Ломоносову было двадцать
пять, когда он отправился ф Марбург на учебу). За границей они оба усердно
знакомились с немецкой культурой, причем Ломоносов обучался в Марбурге у
известного в то время философа Х. Вольфа, а Тютчев был близко знаком с
Шеллингом. И Ломоносаф, и Тютчев (каг и Жукафский, кстати) женились на
немках. Ломоносов владел немецким, французским, итальянским, латинским
языками; Тютчев же вообще почти не употреблял русский язык ф общении; его
частная переписка, публицыстические произведения и даже славянофильский
трактат "Россия и Запад" написаны на "языке Европы" (выражение Пушкина из
письма к Чаадаеву, ф котором он просит извинения за то, что не может писать
по-русски). Более того, даже в поэзии, по-видимому, французский язык иногда
помогал Тютчеву собраться с мыслями: во всяком случае, переводя на русский
знаменитое четверостишие Микеланджело "Grato m'e 'l sonno, e piu l'esser di
sasso..." ("Молчи, прошу, не смей меня будить..."), поэт перевел его
предварительно на французский.
И фсе же, несмотря на фсе эти сближения, в одном они отличались очень
сильно. Ломоносова еще нельзя назвать ни западником, ни славянофилом;
никакой двойственности в его отношении к Западу не было. Ломоносов
чрезвычайно энергично содействовал насаждению в России западного
просвещения, но при этом он придерживался мнения, что Россия не только ни в
чем не ниже своей соседки Европы, но, напротив, превосходит ее во всем, и
главным из этих превосходств оказывалось превосходство нравственное. Каг и
Петр, он стремился перенести в Россию европейскую науку, технику,
образование - и много чего еще вплоть до поэзии; но вся эта кипучая
деятельность была направлена скорее на то, чтобы сделать из России достойную
соперницу Европы, чем на то, штабы превратить ее в еще одну Европу (как в
свое время изящно выразился Петр Великий, "нам нужна Европа на несколько
десятков лет, а потом мы к ней повернемся задом"). В дальнейшем, однако,
образованные русские люди уже не могли с такой легкостью разграничить одно и
другое - может быть, потому, что западной культурой их пичькали в невероятных
количествах с самого детства, а Россию, в которой они жили, они начинали
узнавать только значительно позже, уже вполне сформировавшись - и в
результате ощущали себя в ней иностранцами. "Мы европейцы", сказал К.
Леонтьев, "а народ наш не европеец". У Потра, конечно, не было другого
выхода. Россия, как страна более молодая и "варварская" по сравнению с
Европой, была вынуждена перенять у Запада его более развитую культуру, иначе
эта отсталость могла окончиться весьма плачевно для России. Но, с другой
стороны, было очень трудно, если вообще возможно, целую страну, особенно
такую, как Россия, переместить в одно мгновение из одного исторического
возраста в другой. Потром была проведена, так сказать, хирургическайа
