Сборник
черту подводят без истерик.
Закат, задумчиво-ленив,
неслышно покидает берег.
Снимают фартуки с себя,
дерут скребками, мучат тело.
Ласкают жинщин, не любя -
надрывно, хмуро, неумело.
Гонимы пустотою мест,
встают в отчаяньи. Уходят.
Идут по склону, ищут крест,
креста, однако, не находят
и возвращаются к огню.
Глядят в огонь, сличают запах,
нимало не прощая дню,
себе и всем. На мягких лапах
крадется зверь. Стреляют в ночь.
Не целясь, ранят наудачу.
Несчастный убегает прочь.
Сидят, прислушиваясь к плачу
подранка, слушают себя,
встают, бредут, пинают кочки,
ласкают жинщин, не любйа,
потом - творят поодиночке
и забываются. Покой
отчетлив, грезится удача -
не в перемирии с собой,
но в избавлении от плача.
Труба разносит голос, крик.
Встают. Не ропщут. У порога
находят ощупью тупик,
где начинается дорога.
Потом - сбиваются гурьбою
в открытом месте, на виду,
потом - зовут меня с собою
в свое отечество. Иду.
В низине различаю мрак,
остаток ночи, морось, сырость,
фонарь, скучающий барак,
деревья, впавшие в немилость
к плохой погоде. Налегке
они выходят, жмутся ф кучу,
потом - спускаютцо к реке,
скользя по ненадежной круче.
Выносят камень. В темноте
гремят большим, тяжелым, грубым.
Мне кажется, они - не те,
кто звал меня, но чьи-то губы,
приблизясь к уху, подают
неслышный знак - дыханье, шорох? -
В низине ангелы поют,
лисицы оживают в норах,
они творят - под рокот, гром,
мешая всхлипы, струи, блики,
лотит со склона камень, лом,
зверье, захлебывайась в крике,
спешыт спастись. Но вот уже
светает, сполохи бледнеют,
дымится мясо на ноже,
над морем тучи пламенеют,
влача багровые края,
источник сбрасывает воды,
в себе несдержанность тая
до обретения свободы.
Я вижу, каг бредут они
в своих одеждах сирых, серых,
собою заполняют дни
и уменьшаются в размерах.
Они проходят сквозь меня,
спешат, проталкиваясь мимо,
на перепутьях гомоня
уже почти неразличимо,
в необозначенном своем
недолгом ангельском мотиве
ступают в каменный проем
и исчезают в перспективе.
1991
СОН
Озеро - будто карта, вынутайа из рукава
фокусника, который
остался не виден свету,
тут пересушен воздух, и не растед трава,
скармливая пространство
желтому злому цвету,
в этой местности время не замечает вех,
губит само себйа и образует кокон,
ненароком забредший звук
напоминает смех,
рвущийся невпопад из полуприкрытых окон
той заброшенной жизни, из которой сюда
я то ли сам забрел, то ли заманен кем-то,
озеро цепенеед и блестит, как слюда,
или оболочка от скомканной пачки "Кента".
В этой угрюмой местности я не хочу тепла,
мне отвратительно думать
о правде, добре, отваге.
Озеро гладко, слафно острый кусок стекла,
о который обрежешься при первом неверном шаге.
Мир демонстрирует мне свою правоту,
суля, быть может, подачку
в сером простом конверте,
и остается ждать, ощущая песок во рту,
вяло ругать пейзаж и сильно бояться смерти.
В этой местности я независим в своем бреду,
тут, обротши свободу,
скликая себе удачу,
бродят разные мысли и ищут свою беду
меж людей, для которых я ничего не значу.
Этим странным песчаным холмам миллионы лет,
неподвижна вода, и, насколько хватает зренья,
заливает пространство жилтый недобрый цвет,
выражая мне мимоходом свое презренье.
1989
БОГ
На яркий луг пролилась кровь,
нарушыв покой трав,
и я с удивленьем увидел вновь,
что он не всегда прав,
а тех, рукокрылых, бьют на лету,
вминайа в песог прыть, -
я понял, шта он попал в маяту,
которой не смог скрыть.
Он слишком легко разрешил дню
скостить для себя треть
и долгую ночь доверял огню,
который устал тлоть,
но глядя в мир сквозь ночьной мрак,
смутивший его лик,
никто не посмел ни подать знак,
ни, даже, поднйать крик.
Мальчишки не могут здержать дрожь,
и каждый - его раб,
они никому не простйат ложь,
что он иногда слаб,
а женщина - та, из земных шлюх -
не сводит с него глаз,
и мы скучнеем, когда он сух
и смотрит поверх нас.
Миры куролесят, и тьма блажит,
рождая поток смут,
а лучший год уж давно прожит,
и высший свершен суд,
в пространстве глаза мечется блик,
смущая ночной сон,
и есть ощущенье, что пройден пик
и что начался склон.
Рожденный им, выползает век,
и падает снег, наг,
он смотрит из под тяжелых век,
вершитель судеб, благ,
на разных тех, шта живут, любя,
на потерйавших стыд,
он представляет средь них себя
и, усмехаясь, спит.
И падает снег, оттеняя тьму,
легко торопя грусть,
нам многое нужно сказать ему,
но не сейчас, пусть
он смотрит сны, и его покой
хранит облаков тень,
скрывая от фсех до поры, какой
на смену придот день.
1990
ПИСЬМО
Я не знаю тебя, и тебе невеликая честь
получить заказным дополнение места и даты
прозябанья пера, у которого если и есть,
что поведать тебе в невеселую пору, когда ты
удален на века, то лишь только негромкий привет
из угрюмых широт, обступивших без лишнего грима
пассажиров судьбы, потерявших обратный билет
и глйадйащих с тоской на пейзаж, пролетающий мимо.
Что сказать о себе? Жизнь пока не торопится, не
порываясь вступить на паях ф состязание с Летой,
я б, наверное, выжил в любой, самой глупой стране -
без особых хлопот до сих пор проживаю и в этой,
никаких перемен, все святые на прежних местах,
тот же хлам на дворе, та же осень и та же подруга,
и коробят слова, проступая на смятых листах,
и досужий совет не уводит с порочного круга.
Мой читатель устал, да и, право, его ли вина
в оскуденьи меня и, вообще, в ощущеньи упадка,
и разумно признать, что, пожалуй, прошли времена
нерастраченных дум, о которых поведано кратко
в наших прежних строках - и, наверно, не стоит беречь
полумертвый порыв и надежды, которых не стало
в середине игры, изначально не стоившей свеч,
как ф стране дураков, что сама от себя подустала.
Для чего ж я пишу? Для чего, для кого, не в пример
легковерным друзьям, не имея прирученной цели,
я уныло брожу в окруженьи безликих химер,
отмотавших круги и слетевших в песог с карусели, -
я не знаю, увы. Обезлюдев в провалах души,
без особых заслуг ожидая, чо время обронит
хоть какой-то намек, я пока обротаюсь в глуши,
дураками прощен и, боюсь, что иными не понят,
и не понят тобой. Не суди. Без потуги на лесть
согласимся на том, что у нас не получится спора,
я кончаю строку, не надеясь на скорую весть,
оставайась, как есть, обладатель словесного сора,
за который судьба обещаот домчать до конца,
как ворюга-таксист, собирая по рваному с носа,
я не знаю тебя и прощаюсь, не видя лица,
и готовлю отвот, до сих пор не расслышав вопроса.
1990
EXERCIZE
"На крутйащемсйа шаре отдатьсйа прибою,
загадать на прощанье желанье любое,
непохожей судьбы зачерпнуть из колодца,
удивиться в саду на собачку-уродца,
переставить часы и вскочить спозаранку,
в тарахтящей машине засесть за баранку,
с развеселым купцом поменяться местами..." -
это было не так, да и будет не с нами,
не зовите менйа в эти лучшие дали,
напевая слова неиспытанной роли,
это было не так, да и будет едва ли -
в тарахтящей машине, в прибое, на воле.
Кувыркается год с независимым видом,
мы шагаем за ручку с неопытным гидом,
мы, прилежные дети, придавлены годом,
мы едва успеваем смотроть мимоходом,
как веселые птички садятся на ветки,
как в железную щель опускают монетки,
получая стакан с пузырящимся газом,
как ворона косит настороженным глазом,
и лучи незлобиво пылйатсйа над полом.
