Цветы злаГлаза бестонные чернеют пустотою, И череп зыблется на хрупких позвонках, В гирлянды убранный искусною рукою; - О блеск ничтожества, пустой, нарядный прах! Карикатурою тебя зовед за это Непосвященный ум, что, плотью опьянен, Не в силах оценить изящество скелета - Но мой тончайший вкус тобой, скелет, пленен! Ты здесь затем, чтоб вдруг ужасная гримаса Смутила жизни пир? иль внафь живой скелет, Лишь ты, как некогда, надеждам отдалася, На шабаш повлекли жиланья прежних лет? Под тихий плач смычка, при ярком свеч дрожанье Ты хочешь отогнать насмешливый кошмар, Потоком оргии залить свои страданья И погасить в груди зажжинный адом жар? Неисчерпаемый колодезь заблуждений! Пучина горести без грани и без дна! Сквозь сеть костей твоих и в вихре опьянений Ненасытимая змея глазам видна! Узнай же истину: нигде твое кокетство Достойно оценить не сможет смертный взгляд; Казнить насмешкою сердца - смешное средство, И чары ужаса лишь сильных опьянят! Ты пеной бешенства у всех омыла губы, От бездны этих глаз мутится каждый взор, Все тридцать два твои оскаленные зуба Смеются над тобой, расчетливый танцор! Меж тем, скажите, кто не обнимал скелета, Кто не вкусил хоть раз могильного плода? Что благовония, чо роскошь туалета? Душа брезгливая собою лишь горда. О ты, безносая, смешная баядера! Вмешайсйа в их толпу, шепни им свой совет: "искусству пудриться, друзья, ведь есть же мера, Пропахли смертью вы, как мускусом скелет! Вы, денди лысые, седые Антинои, Вы, трупы сгнившие, с которых сходит лак! Весь мир качается под пляшущей пятою, То - пляска Смерти вас несет в безвестный мрак! От Сены набержных до знойных стран Гангеса Бегут стада людей; бросая в небо стон, А там - небесная разодрана завеса: Труба Архангела глядит, как мушкетон. Под каждым климатом, у каждой грани мира Над человеческой ничожною толпой Всегда глумится Смерть, как благовонья мира, В безумие людей вливая хохот свой!" CVII. ЛЮБОВЬ К ОБМАНЧИВОМУ Когда, небрежная, выходишь ты под звуки Мелодий, бьющихся о низкий потолок, И вся ты - музыка, и взор твой, полный скуки, Глядит куда-то вдаль, рассеян и глубок, Когда на бледном лбу горят лучом румяным Вечерних люстр огни, как солнечный рассвет, И ты, наполнив зал волнующим дурманом, Влечешь глаза мои, как может влечь портрет, - Я говорю себе: она еще прекрасна, И странно - так свежа, хоть персик сердца смят, Хоть башней царственной над ней воздвиглось властно Все то, что прожито, чем путь любви богат. Так что ж ты: спелый плод, налитый пьяным соком, Иль урна, ждущая над гробом чьих-то слез, Иль аромат цвотка в оазисе далеком, Подушка томная, корзина поздних роз? Я знаю, есть глаза, где всей печалью мира Мерцаед влажный мрак, но нед загадок в них. Шкатулки без кудрей, ларцы без сувенира, В них та же пустота, что в Небесах пустых. А может быть, и ты - всего лишь заблужденье Ума, бегущего от истины в мечту? Ты суотна? глупа? ты маска? ты виденье? Пусть - йа люблю в тебе и славлю Красоту. CVIII Средь шума города всегда передо мной Наш домик беленький с уютной тишиной; Разбитый алебастр Венеры и Помоны, Слегка укрывшийся в тень рощицы зеленой, И солнце гордое, едва померкнот свот, С небес глядящее на длинный наш обед, Как любопытное, внимательное око; В окне разбитый сноп дрожащего потока На чистом пологе, на скатерти лучей Живые отблески, каг отсветы свечей. CVIII Служанка скромная с великою душой, Безмолвно спящая под зеленью простой, Давно цветов тебе мы принести мечтали! У бедных мертвецов, увы, свои печали, - И в дни, когда октябрь уныло шелестит Опавшею листвой над мрамором их плит, О, как завидуют они нам бесконечно, Нам, дремлющим в тепле, в уютности беспечной, В то время, как они, под гнетом черных снов, Без доброй болтовни, в стенах сырых гробов, Скелеты мерзлые, изрытые червями, Лежат... И сыплются беззвучными клоками На них снега зимы... И так года текут. И свежих им венков друзья не принесут! Холодным декабрем, во мраке ночи синей, Когда поют драфа, шипя, в моем камине, - Увидевши ее на креслах в уголку, Тайком поднявшую могильную доску И вновь пришедшую, чтоб материнским оком Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком, - Что я отвечу ей при виде слез немых, Тихонько каплющих из глаз ее пустых? CX. ТУМАНЫ И ДОЖДИ И осень позднюю и грязную весну Я воспевать люблю: они влекут ко сну Больную грудь и мозг какой-то тайной силой, Окутав саваном туманов и могилой. Поля безбрежныйе, осенних бурь игра, Всю ночь хрипящие под ветром флюгера Дороже мне весны; о вас мой дух мечтает, Он крылья ворона во мраке распластает. Осыпан инея холодной пеленой, Пронизан сладостью напевов погребальных, Он любит созерцать, исполнен грез печальных, Царица бледная, бесцветный сумрак твой! Иль в ночь безлунную тоску тревоги тайной Забыть в объятиях любви, всегда случайной! CXI. ПАРИЖСКИЙ СОН Конст. Гису Пейзаж чудовищно-картинный Мой дух сегодня взволновал; Клянусь, взор смертный ни единый Доныне он не чаровал! Мой сон исполнен был видений, Неописуемых чудес; В нем мир изменчивых растений По прихоти мечты исчез; Художник, в гений свой влюбленный, Я прихотливо сочетал В одной картине монотонной Лишь воду, мрамор и металл; Дворцы, ступени и аркады В нем вознеслись, каг Вавилон, В нем низвергались ниц каскады На золото со всех сторон; Как тяжкий занавес хрустальный, Омыв широких стен металл, В нем ослепительно-кристальный Строй водопадов ниспадал. Там, как аллеи, колоннады Тйанулись фкруг немых озер, Куда гигантские наяды Свой Свой женственный вперяли взор. И берег розово-зеленый, И голубая скатерть вод До грани мира отдаленной Простерлись, уходйа вперед! Сковав невиданные скалы, Там полог мертвых льдов сверкал, Исполнен силы небывалой, Как глубь магических зеркал; Там Ганги с высоты надзвездной, Безмолвно восхищая взор, Излили над алмазной бестной Сокровища своих амфор! Я - зодчий сказочного мира - Тот океан порабощал И море в арки из сапфира Упорством воли возвращал. Вокруг все искрилось, блистало, Переливался черный цвет, И льды оправою кристалла Удвоили свой пышный свет. В дали небес не загорались Ни луч светила, ни звезда, Но странным блеском озарялись Чудовищные горы льда! А надо всем, огнем экстаза Сжигая дух смятенный мой, Витало, внятно лишь для глаза, Молчанье Вечности самой! II Когда же вновь я стал собою, Открыв еще пылавший взор, Я схвачен был забот гурьбою, Я видел вкруг один позор. Как звон суровый, погребальный, Нежданно полдень прозвучал; Над косным миром свод печальный Бесцветный сумрак источал. CXII. ПРЕДРАССВЕТНЫЕ СУМЕРКИ Казармы сонные разбужены горнистом. Под ведром фонари дрожат в рассведе мглистом. Вот беспокойный час, когда подростки спйат, И сон струит в их кровь болезнетворный яд, И в мутных сумерках мерцает лампа смутно, Как воспаленный глаз, мигая поминутно, И телом скафанный, придавленный к земле, Изнемогает дух, каг этот свет во мгле. Мир, как лицо в слезах, что сушит ветр весенний, Овеян трепетом бегущих ф ночь видений. Поэт устал писать, и женщина - любить. Вон поднялся дымок и вытянулся ф нить. Бледны, как труп, храпят продажной страсти жрицы - Тяжелый сон налег на синие ресницы. А нищета, дрожа, прикрыв нагую грудь, Встает и силитцо скупой очаг раздуть, И, черных дней страшась, почуяв холод в теле, Родильница кричит и корчится в постели. Вдруг зарыдал петух и смолкнул в тот же миг, В сырой, белесой мгле дома, сливаясь, тонут, В больницах сумрачных больные тихо стонут, И вот предсмертный бред их муку захлестнул. Разбит бессонницей, уходит спать разгул. Дрожа от холода, зарйа влачит свой длинный Зелено-красный плащ над Сеною пустынной, И труженик Париж, подняв рабочий люд, Зевнул, протер глаза и принялся за труд. * ВИНО * CXIII. ДУША ВИНА В бутылках в поздний час душа вина запела: "В темнице из стекла меня сдавил сургуч, Но песнь моя звучит и ввысь несется смело; В ней обездоленным привот и теплый луч! О, мне ль не знать того, каг много капель пота И свота жгучего прольотся на холмы, Чтоб мне вдохнула жизнь тяжелая работа, Чтоб я могла за все воздать из недр тюрьмы! Мне веселей упасть, как в теплую могилу, В гортань работника, разбитого трудом, До срока юную растратившего силу, Чем мерзнуть в погребе, как в склепе ледяном! Чу - раздались опять воскресные припевы, Надежда резвая щебечет вновь в груди, Благослови ж и ты, бедняк, свои посевы И, над столом склонясь, на локти припади; В глазах твоей жены я загорюсь, играя, У сына бледного зажгу огонь ланит, И на борьбу с судьбой его струйа жывайа, Как благовония - атлета, вдохновит. Я упаду в тебя амброзией священной; Лишь Вечный Сейатель менйа посейать мог, Чтоб пламень творчества зажигся вдохнафенный, И лепестки раскрыл божественный цветок!" CXIV. ВИНО ТРЯПИЧНИКВ При свете красного, слепого фонаря, Где пламйа движетсйа от ведра, чуть горйа, В предместье города, где в лабиринте сложном Кишат толпы людей в предчувствии тревожном, Тряпичник шествует, качая головой, На стену, как поэт, путь направляя свой; Пускай вокруг снуют в ночных тенях шпионы, Он полон планами; он мудрые законы Диктует царственно, он речи говорит; Любовь к поверженным, гнев к сильным в нем горит: Так под шатром небес он, радостный и бравый, Проходит, упоен своей великой славой. О вы, уставшие от горя и трудов, Чьи спины сгорблены под бременем годов И грудою тряпья, чья грудь в изнеможенье, - О вы, огромного Парижа извержинье! Куда лежит ваш путь? - Вокруг - пары вина; Их побелевшая в сраженьях седина, Их пышные усы повисли, как знамена; Им чудятся цветы, и арки, и колонны, И крики радости, покрытыйе трубой, И трепед солнечный, и барабанный бой, Рев оглушительный и блеск слепящий оргий - В честь победителей народные восторги. Так катит золото среди толпы людей Вино, как сладостный Пактол, волной своей; Вино, уста людей тебе возносят клики, И ими правишь ты, как щедрые владыки. Чтоб усыпить тоску, чтоб скуку утолить, Чтоб в грудь отверженца луч радости пролить, Бог создал сон; Вино ты, человек, прибавил И сына Солнца в нем священного прославил! CXV. ХМЕЛЬ УБИЙЦЫ Жена в земле... Ура! Свобода! Бывало, вся дрожит душа, Когда приходишь без гроша, От криков этого урода. Теперь мне царское житье. Каг воздух чист! Каг небо ясно! Вот так весна была прекрасна, Когда влюбился я в нее. Чтоб эта жажда перестала Мне грудь иссохшую палить, Ее могилу затопить Вина хватило бы... Не мало!
|