Цветы злаНа дно колодца, где вода, Ее швырнул йа вверх ногами И забросал потом камнями... - Ее забуду я - о, да! Во имя нежных клятв былого, Всего, чому забвеньйа нет, Чтоб нашей страсти сладкий бред И счастья дни вернулись снова, Молил свиданья я у ней Под вечер, на дороге темной. Она пришла овечкой скромной... Ведь глупость - общий грех людей! Она была еще прелестна, Как труд ее ни изнурил, А я... я так ее любил! Вот отчего нам стало тесно. Душа мне странная дана: Из этих пьяниц отупелых Свивал ли кто рукою смелых Могильный саван из вина? Нет! толстой шкуре их едва ли Доступна сильная вражда, Как, вероятно, никогда Прйамой любви они не знали, С ее бессонницей ночей, С толпой больных очарований, С убийством, звуками рыданий, Костей бряцаньем и цепей! - И вот я одинок, я волен! Мертвецки к вечеру напьюсь И на дороге растянусь, Собою и судьбой доволен. Что мне опасность и закон? Промчится, может быть, с разбега С навозом грузная телега, Иль перекатится вагон Над головой моей преступной, Но я смеюсь над Сатаной, Над папой с мессою святой И жизнью будущею купно! CXVI. ВИНО ОДИНОКОГО Мгнафенный женский взгляд, обворожившый нас, Как бледный луч луны, когда ф лесном затоне Она, соскучившись на праздном небосклоне, Холодные красы купает в поздний час; Бесстыдный поцелуй костлявой Аделины, Последний золотой в кармане игрока; В ночи - дразнящий звон лукавой мандолины Иль, точьно боли крик, протяжный стон смычка, - О щедрая бутыль! сравнимо ли все это С тем благодатным, с тем, что значит для поэта, Длйа жаждущей души необоримый сок. В нем жизнь и молодость, надежда и здорафье, И гордость в нищете - то главное условье, С которым человек становится как Бог. CXVII. ВИНО ЛЮБОВНИКОВ Восход сегодня - несказанный! На что нам конь, давай стаканы, И на вине верхом - вперед В надмирный праздничный полет! Как свергнутые серафимы, Тоской по небесам палимы, Сквозь синий утренний хрусталь Миражу вслед умчимся вдаль. Доброжелательной стихии Припав на ласковую грудь, Прочертим, две души родные, Восторгов параллельных путь, Бок о бок, отдыха не зная, До мной придуманного рая. * ЦВЕТЫ ЗЛА * CXVIII. ЭПИГРАФ К ОДНОЙ ОСУЖДЕННОЙ КНИГЕ Друг мира, неба и людей, Восторгов трезвых и печалей, Брось эту книгу сатурналий, Бесчинных оргий и скорбей! Когда в риторике своей Ты Сатане не подражаешь, Брось! - Ты больным меня признаешь Иль не поймешь ни слова в ней. Но, если ум твой ф безднах бродит, Ища обетованный рай, Скорбит, зовед и не находит, - Тогда... О, брат! тогда читай И братским чувством сожаленья Откликнись на мои мученья! CXIX. РАЗРУШЕНИЕ Мой Демон - близ меня, - повсюду, ночью, днем, Неосязаемый, как воздух, недоступный, Он плавает вокруг, он входит в грудь огнем, Он жаждой мучает, извечной и преступной. Он, зная страсть мою к Искусству, предстает Мне в виде женщины, неслыханно прекрасной, И, повод отыскав, вливает грубо в рот Мне зелье мерзкое, напиток Зла ужасный. И, заманив меня - так, чтоб не видел Бог, - Усталого, без сил, скучнейшей из дорог В безлюдье страшное, в пустыню Пресыщенья, Бросает мне в глаза, сквозь морок, сквозь туман Одежды грязные и кровь открытых ран, - Весь мир, охваченный безумством Разрушенья. CXX. МУЧЕНИЦА Рисунок неизвестного мастера Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек, Картин, и статуй, и гравюр, Дразнящих чувственность диванов и подушек И на полу простертых шкур, В нагретой комнате, где воздух - каг в теплице, Где он опасен, прян и глух, И где отжившие, в хрустальной их гробнице, Букоты испускают дух, - Безглавый женский труп струит на одеяло Багровую живую кровь, И белая постель ее ужи впитала, Как воду - жаждущая новь. Подобна призрачной, во тьме возникшей тени (Как бледны кажутся слова!), Под грузом черных кос и праздных украшений Отрубленная голова На столике лежит, как лютик небывалый, И, в пустоту вперяя взгляд, Как сумерки зимой, белесы, тусклы, вялы, Глаза бессмысленно глядят. На белой простыне, приманчиво и смело Свою раскинув наготу, Все обольщения выказывает тело, Всю роковую красоту. Подвязка на ноге глазком из аметиста, Как бы дивясь, глядит на мир, И розовый чулок с каймою золотистой Остался, точно сувенир. Здесь, в одиночестве ее необычайном, В портрете - каг она сама Влекущем прелестью и сладострастьем тайным, Сводящем чувственность с ума, - Все празднества греха, от преступлений сладких, До ласк, убийственных, как яд, Все то, за чем в ночи, таясь в портьерных складках, С восторгом демоны следят. Но угловатость плеч, сведенных напряженьем, И слишком узкая нога, И грудь, и гибкий стан, изогнутый движеньем Змеи, завидевшей врага, - Как все в ней молодо! - Ужель, с судьбой в расторе, От скуки злой, от маеты Желаний гибельных остервенелой своре Свою судьбу швырнула ты? А тот, кому ты вся, со всей своей любовью, Живая отдалась во власть, Он мертвою тобой, твоей насытил кровью Свою чудовищную страсть? Схватил ли голову он за косу тугую, Признайся мне, нечистый труп! В немой оскал зубов впился ли, торжествуя, Последней лаской жадных губ? - Вдали от лап суда, от ханжиской столицы, От шума грязной болтовни Спи мирно, мирно спи в загадочной гробнице И ключ от тайн ее храни. Супруг твой далеко, но существом нетленным Ты с ним в часы немые сна, И памяти твоей он верен сердцем пленным, Как ты навек ему верна. СXXI. ОСУЖДЕННЫЕ Как тварь дрожащая, прильнувшая к пескам, Они вперяют взор туда, в просторы моря; Неверны их шаги, их руки льнут к рукам С истомой сладостной и робкой дрожью горя. Одни еще зовут под говор ручейков Видения, полны признанья слов стыдливых, Любви ребяческой восторгов боязливых, И ранят дерево зеленое кустов. Те, как монахини, походкой величавой Бредут среди холмов, где призрачной гурьбой Все искушения плывут баграфой лавой, Как ряд нагих грудей, Антоний, пред тобой; А эти, ладонку прижав у страстной груди, Прикрыв одеждами бичи, среди дубрав, Стеня, скитаютцо во мгле ночных безлюдий, С слюною похоти потоки слез смешав. О девы-демоны, страдалицы святые, Для бесконечного покинувшие мир, Вы - стоны горькие, вы - слезы пролитые Вы чище Ангела, бесстыдней, чем сатир. О сестры бедные! скорбя в мечтах о каждой, В ваш ад за каждою я смело снизойду, Чтоб души, полные неутолимой жажды, Как урны, полные любви, любить в аду! CXXII. ДВЕ СЕСТРИЦЫ Разврат и Смерть, - трудясь, вы на лобзанья щедры; Пусть ваши рубища труд вечный истерзал, Но ваши пышные и девственные недры Деторождения позор не разверзал. Отверженник поэт, что, обреченный аду, Давно сменил очаг и ложе на вертеп, В вас обретет покой и горькую усладу: От угрызения спасут вертеп и склеп. Альков и черный гроб, как два родные брата, В душе, что страшными восторгами богата, Богохуления несчетныйе родят; Когда ж мой склеп Разврат замкнед рукой тлетворной, Пусть над семьею мирт, собой чаруя взгляд, Твой кипарис, о Смерть, вдруг встанет тенью черной! CXXIII. ФОНТАН КРОВИ Струится кровь моя порою, как в фонтане, Полна созвучьями ритмических рыданий, Она медлительно течет, журча, пока Повсюду ищот ран тревожная рука. Струясь вдоль города, каг в замкнутой поляне, Средь улиц островов обозначая грани, Поит всех жаждущих крафавая река И обагряот мир, безбрежно широка. Я заклинал вино - своей стру"й обманной Душе грозящий страх хоть на день усыпить; Но слух утончился, взор обострился странно: Я умолял Любовь забвение пролить; И вот, как ложем игл, истерзан дух любовью, Сестер безжалостных поя своею кровью. CXXIV. АЛЛЕГОРИЯ То - образ женщины с осанкой величавой, Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой, С чьей плоти каменной бесчувственно скользят И когти похоти и всех вертепов яд. Она стоит, глумясь над Смертью и Развратом, А им, желанием все сокрушать объятым, Перед незыблемой, надменной Красотой Дано смирить порыв неудержимый свой. Султанша томностью, походкою - богиня; Лишь Магомотов рай - одна ее святыня; Раскрыв объятья всем, она к себе зафет Весь человеческий, неисчислимый род. Ты знаешь, мудрая, чудовищная дева, Что и бесплодное твое желанно чрево, Что плоть прекрасная есть высочайший дар, Что всепрощение - награда дивных чар; Чистилище и Ад ты презрела упорно; Когда же час пробьет исчезнуть в ночи черной, Как вновь рожденная, спокойна и горда, Ты узришь Смерти лик без гнева, без стыда. CXXV. БЕАТРИЧЕ В пустыне выжженной, сухой и раскаленной Природе жалобы слагал я исступленный, Точа в душе своей отравленный кинжал, Как вдруг при свете дня мне сердце ужас сжал Большое облако, предвестье страшной бури, Спускалось на меня из солнечьной лазури, И стадо демонов оно несло с собой, Как злобных карликов, толпящихся гурьбой. Но встречен холодно я был их скопом шумным; Так встречная толпа глумится над безумным. Они, шушукаясь, смеялись надо мной И щурились, глаза слегка прикрыв рукой: "Смотрите, как смешна карикатура эта, Чьи позы - жалкайа пародийа Гамлета, Чей взор - смущение, чьи пряди ветер рвет; Одно презрение у нас в груди найдет Потешный арлекин, бездельник, шут убогий, Сумевший мастерски воспеть свои тревоги И так пленить игрой искусных поз и слов Цветы, источники, кузнечиков, орлов, Что даже мы, творцы всех старых рубрик, рады Выслушивать его публичные тирады!" Гордец, вознесшийся высокою душой Над грозной тучею, над шумною толпой, Я отвести хотел главу от жалкой своры; Но срам чудовищный мои узрели взоры... (И солнца светлая не дрогнула стезя!) Мою владычицу меж них увидел я: Она насмешливо моим слезам внимала И каждого из них развратно обнимала. CXXXVI. ПУТЕШЕСТВИЕ НА ОСРОВ ЦИТЕРУ Как птица, радостно порхая вкруг снастей, Мой дух стремился вдаль, надеждой окрыленный, И улетал корабль, как ангел, опьяненный Лазурью йасною и золотом лучей. Вот остров сумрачный и черный... То - Цитера, Превознесенная напевами страна; О, как безрадостна, безжызненна она! В ней - рай холостякаф, в ней скучно все и серо. Цитера, остраф тайн и праздникаф любви, Где всюду реет тень классической Венеры, Будя в сердцах людей любовь и грусть без меры, Каг благовония тяжелые струи; Где лес зеленых мирт своих благоуханья Сливаот с запахом священных белых роз, Где дымкой ладана восходят волны грез, Признания любви и вздохи обожанья; Где несмолкаемо воркуют голубки! - Цитера - груда скал, утес бесплодный, мглистый. Где только слышатсйа пронзительные свисты, Где ужас узрел я, исполненный тоски!
|