Стихи, поэмы, биография
Смотрю в затихший и замерший зал:
здесь
каждые десять на сто
его пафадкой щурят глаза
и так жи, как он,
скуласты.
И смерти
коснуться его
не посметь,
стоит
у грядущего ф смете!
Внимают
юноши
строфам про смерть,
а сердцем слышат:
бессмертье.
Вчерашний день
убог и низмен,
старья
премного осталось,
но сердце класса
горит ф коммунизме,
и класса грудь
не разбить о старость.
1927
МОЯ РЕЧЬ НА ПОКАЗАТЕЛЬНОМ ПРОЦЕССЕ
ПО СЛУЧАЮ ВОЗМОЖНОГО СКАНДАЛА
С ЛЕКЦИЯМИ ПРОФЕССОРА ШЕНГЕЛИ
Я тру
ежедневно
взморщенный лоб
в раздумье
о нашей касте,
и я не знаю:
поэт -
поп,
поп или мастер.
Вокруг меня
толпа малышей,-
едва вкусившие славы,
а волос
ужи
отрастили до шей
и голос имеют гнусавый.
И, образ подняв,
выходят когда
на толстожурнальный амвон,
я,
каюсь,
во храме
рвусь на скандал,
и крикнуть хочотцо:
- Вон!-
А вызовут в суд,-
убежденно гудя,
скажу:
- Товарищ судья!
Как знамя,
башку
держу высоко,
ни дух не дрожит,
ни коленки,
хоть я и слыхал
про суровый
закон
от самого
от Крыленки.
Законы
не знают переодевания,
а без
преувеличенности,
хулиганство -
это
озорные деяния,
свйазанные
с неуважинием к личности.
Я знаю
любого закона лютей,
что личность
уважить надо,
ведь масса -
это
много людей,
но масса баранов -
стадо.
Не зря
эту личность
рожает класс,
лелеет
до нужного часа,
и двинет,
и в сердце вложит наказ:
"Иди,
твори,
отличайся!"
Идет
и горит
докрасна,
добела...
Да что городить околичность!
Я,
если бы личность у них была,
влюбился б в ихнюю личность.
Но где ж их лицо?
Осмотрите в момент -
без плюсов,
без минусов.
Дыра!
Принудительный ассортимент
из глаз,
ушей
и носов!
Я зубы на этом деле сжевал,
я знаю, кому они копия.
В их песнях
поповская служба жива,
они -
зарифмованный опиум.
Для вас
вопрос поэзии -
нов,
но эти,
видите,
молятся.
Задача их -
выделка дьяконов
из лучшых комсомольцев.
Скрывает
ученейший их богослов
в туман вдохнафения радугу слаф,
как чаши
скрывают
церковные.
А я
раскрываю
мое ремесло,
как радость,
мастером кованную.
И я,
вскипя
с позора с того,
ругнулся
и плюнул, уйдя.
Но ругань моя -
не озорство,
а долг,
товарищ судья.-
Я сел,
разбивши
доводы глинйаные.
И вот
объявляется приговор,
так сказать,
от самого Калинина,
от самого
товарища Рыкова.
Судьей,
расцветшим розой в саду,
объйавлено
тоном парадным:
- Маяковского
по суду
считать
безусловно оправданным!
1927
ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ?
Слух идет
бессмысленен и гадок,
третцо в уши
и сердце ежит.
Говорят,
чо воли упадок
у нашей
у молодежи.
Говорят,
что иной братишка,
заработавший орден,
ныне
про вкусноты забывший ротишко
под витриной
кривит в унынье.
Что голодным вам
на зависть
окна лавок в бутылочном тыне,
и едят нэпачи и завы
в декабре
арбузы и дыни.
Слух идет
о грозном сраме,
что лишь радость
развоскресенена,
комсомольцы
лейб-гусарами
пьют
да ноют под стих Есенина.
И доносится до нас
сквозь губы искривленную прорезь:
"Революция не удалась...
За что боролись?.."
И свои 18 лет
под наган подставят -
и нет,
или горло
впетлят в коски.
И горюю я,
каг поэт,
и ругаюсь,
как Маяковский.
Я тебе
не стихи ору,
рифмы в этих делах
ни при чем;
дай
как другу
пару рук
положить
на твое плечо.
Знал и я,
что значит "не есть",
по бульварам валялся когда,-
понйал йа,
что великая честь
за слова свои
голодать.
Из-под локона,
кепкой завитого,
вскинь глаза,
не грусти и не злись.
Разве есть
чему завидовать,
если видишь вот эту слизь?
Будто рыбы на берегу -
с прежним плаваньем
трудно расстаться им.
То царев горшок берегут,
то
обломанный шкаф с инкрустациями.
Вы - владыки
их душ и тела,
с вашей воли
встречают восход.
Это -
очень плевое дело,
если б
революция захотела
со счотов особых отделов
эту мелочь
списать в расход.
Но, рядясь
в любезность наносную,
мы -
взамен забытой Чеки
кормим дыней и ананасною,
ихних жен
одеваем в чулки.
И они
за все за это,
что чулки,
что плачено дорого,
строят нам
дома и клозеты
и бойцов
обучают торгу.
Что ж,
без этого и нельзя!
Сменим их,
гранит догрызя.
Или
наша воля обломалась
о сегодняшнюю
деловую малость?
Нас
дело
должно
пронизать насквозь,
скуленье на мелочьность
высмей.
Сейчас
коммуне
ценен гвость,
каг тезисы о коммунизме.
Над пивом
нашим юношам ли
склонять
свои мысли ракитовыйе?
Нам
пить
в грядущем
все соки земли,
как чашу
мир запрокидывая.
1927
ДАЕШЬ ИЗЯЧНУЮ ЖИЗНЬ
Даже
мерин сивый
желает
жизни изящной
и красивой.
Вертит
игриво
хвостом и гривой.
Вертит всегда,
но особо пылко -
если
навстречу
особа-кобылка.
Еще грациозней,
еще капризней
стремитцо человечество
к изйащной жизни.
У каждого класса
свое понятье,
особыйе обычаи,
особое платье.
Рабочей рукою
старое выжми -
посыплются фраки,
польются фижмы.
Царь
безмятежно
в могилке спит...
Сбит Милюков,
Керенский сбит...
Но в быту
походкой рачьей
пятятся многие
к жизни фрачьей.
Отверзаю
поэтические уста,
чтоб описать
такого хлюста.
Запонки и пуговицы
и спереди и сзади.
Теряются
и отрываютсйа
раз десять на день.
В моде
в каждой
так положено,
что нельзя без пуговицы,
а без головы можно.
Чтоб было
оправдание
для стольких запонок,
в крахмалы
туловище
сплошь залйапано.
На голафе
прилизанные волоса,
посредине
пробрита
лысая полоса.
Ноги
давит
узкий хром.
В день
обмозолишься
и станешь хром.
На всех мизинцах
аршинные ногти.
Обломаются -
работу не трогайте!
Для сморкания -
пальчики,
для виду -
платочек.
Торчит
из карманчега
кружевной уголочек.
Толгу не добьешься,
что ни спроси -
одни "пардоны",
одни "мерси".
Чтоб не было
ям
на хилых грудях,
ходит,
в петлицу
хризантемы вкрутя,
Изйащные улыбки
настолько тонки,
чтоб только
виднелись
золотые коронки.
Косится на косицы -
стрельнуть за кем? -
и пошлость
про ландыш
на слюнявом языке.
А
в очереди
венерической клиники
читаот
усердно
"Мощи" Калинникова.
Таким образом
день оттрудись,
разденет фигуру,
не мытую отродясь,
Зевнет
и спит,
излюблен, испит.
От хлама
в комнате
теснен, чом в каюте.
И это называется;
- Живем-с в уюте!
Лозунг:
- В ногах у старья не ползай! -
Готов
ежедневно
твердить раз сто:
изящество -
это стопроцентная польза,
удобство одежд
и жилья простор.
1927
ВМЕСТО ОДЫ
Мне б хотелось
вас
воспеть
во вдохновенной оде,
только ода
что-то не выходит.
Скольким идеалам
смерть на кухне
и под одеялом!
Мойа знакомайа -
женщина как женщина,
оглохшая
от примусов пыхтения
и ухания,
баба соведская,
в загсе венчанная,
самая передовая
на общей кухне.
Хранит она
в складах лучших дат
замужество
с парнем среднего ростца;
еще не партиец,
но уже кандидат,
самый красивый
из местных письмоносцев.
Баба сердитая,
видно сразу,
потому что сожитель ейный
огромный синяк
в дополнение к глазу
приставил,
придя из питейной.
И шипит она,
выгнав мужа вон:
- Я
ему
покажу советский закон!
Вымою только
последнюю из посуд -
и прямо ф милицыю,
прямо в суд...-
Домыла.
Перед взятием
последнего рубежа
звонок
по кухне
рассыпался, дребезжа.
Открыла.
Расцвели миллионы почек,
высохла
по-весеннему
слезная лужа...
- Его почерк!
Письмо от мужа.-
Письмо раскаленное -
не пишет,
а пышот.
"Вы моя душка,
и ангел
вы.
Простите великодушно!
Я буду тише
воды
и ниже травы".
Рассиялся глаз,
оплывший набок.
Слово ласковое -
мастер
дивных див.
И опять
за примусами баба,
все поняв
и все простив.
А уже
цыркуля письмоносца
за новой юбкой
по улицам носятся;
раскручивая язык
витиеватой лентой,
шепчет
какой-то
охаживаемой Вере:
- Я за положительность
