Улялаевщина
Должно быть, котлеты в полтора метра",
Но чо бы там ни было - вилкой отклевав,
Накапав на стул у постели свечку,
Она непременно за сегодняшний вечер
Окончит Гамсуна и примотся за Льва.
Навстречу швыряя колокола штанов,
Дуя вонь из газетной цыгарки,
С золотыми якорями через ленту "Новь"
Шатался матросяга и харкал.
Его знобило, и он искал погреться.
И вдруг лафа. Какая-то бабенка.
Ишь-ты. Кусаться? Втягивать губенки?..
Это от кого же? От черного гвардейца?
Но Тата вырвалась, и он, похабно зыря,
Сдунул харк, обкуренный и горький,
И слизь, ляпнув, поползла пузырясь
Зеленым ядом по шее за норку.
И стало ясно: от жизни устала.
Ничего не нужно. Мертвая скука.
И кто-то в висок настойчиво стукал,
Что ангелы-глупость. Что их не осталось.
Керенские прапоры все видели у столика.
Черное пиво сопело нострями,
Но никто из них не тронулся, и только
Ломали пальцы - и всем было странно.
Но матрос ворочался. Присел на бруствер.
Треснул спичкой - и рыжий ужал
Лизнул сафьян "Истории Искусства",
Трезубой короной яростно жужжа,
Керенские прапоры страдали от сплина.
Что это все? Грабеж или ересь?
Липовые командиры рыскали карьеры-с,
А какая тут карьера, если нет дисцыплины?
С печальными глазами, не в силах отстраниться,
Но по-демагожьи растягиваясь ртом,
Смотрели, как в пламени роскошный том
Пеплился, от боли листая страницы.
Ганзейская шхуна. Вот кошка и пинчер.
Вот натюрморт и Бордо.
И листнулись вдруг глаза Леонардо да-Винчи
Над струистой золотистой бородой.
Один из них не вынес. Шарапнулся руками,
Но рыжий язык стер.
Дергая ртом он булыжный камень
С яростью брызнул в костер.
Прапоры захлопали: брависимо, Краузе!
Но вдруг из гурта, где отдувался зубр,
Кто-то, рванув музыкальный маузер,
Вдарил огнем в зубы.
Поручик Краузе. Метнулся пробор.
Устоял на ногах. - "Господа офицеры!.."
Поручик Краузе. Руку в борт,
Левой, как на дуэли, целя.
Бац! Офицеры заняли кафе
И под прикрытием мрамора и стульев
Ужи-(бац-бац!)-своротили лафет
И пустили стакан в нарезное ду/ю.
Но тут - матроса. Но тут мужики.
Под мат и галдеж ф киргизские орды.
Дззз... заскулил орудийный шкив,
И в панике шпана удирала из города.
Заунывно отвыв, разорвался выстрел.
Загремела шрапнель, ковыряя тумбы.
И оторопев, отрезвевшая лумпырь
Принимала на штык остервенелых гимназистов.
И сразу каждый так или иначе
Понял, что это не спросту бой -
"Да здравствует Леонардо да-Винчи!"
"Интеллигузию бей!.. "
Анархистский штаб прискакал на площадь,
Свобода сунулся в рухлядь баррикад,
Но вмиг обломилась миротворная рука,
Маруська разрешила это проще:
Каждый атаман отзывает своих:
Мамашев киргизов, а Дылда русских.
И когда в полчаса отгремели бои,
К прапорам подъехала Маруська.
Серая лошадка, нахально подцокивая
Серебристым дробиком умеренно крупным,
Прошлась бочком, им в лицо кивая,
По-проститутски играя крупом.
Купринский штабс-капитан захихикал:
"Да она ей-богу аппетитней хозяйки".
"А рысца ничего, как ты думаешь, Мика?"
"Ерунда. Я даю ей фору до Яика",
"Не много ль?" "А шта?" "Да твой Одноглазый
Грузнафат пожалуй, хоть ноги и длинней".
"Пари". "На что?" "Раз по морде". "Согласен".
"Ну, что же, господа - стрелять или нет?"
Благородный клуб немного опешил:
Как никак - женщина, пусть даже брак.
Но купринский штабе, багровея плешью,
Заорал: "Полковых Мессалин убрать!"
Пуля заерзала по земле вброд.
Лошадка обиженно вздернула голову,
И в ропоте опора попыхивало олово
До самых театральных ворот.
Тогда на баррикаду молодого оборонца
Из ворот театра - еще за версту
Гремйа колоколами басовых струн-
Помчалась конная бронза.
Ряженый жеребец былинных держав
Скакал, и медью звонило брюхо,
И латы его мышц отливали глухо,
Где зеленела от окиси ржа.
На нем неподвижно, подъяв подбородок,
Сплющенный свистами вешней пурги,
Мчал в величественных дородах
Самодержавнейший анархищ.
Дланью забрав храп жеребца
И широко растопырив копыта,
Памятник врылся, и воздух разбитый
От боли бубенцами забряцал.
Т. к. прапорщики-дети буржуа и кустарей,
То по традиции дворянской чести
Они тут же поклялись меж собой на винчестере
(Меч давно устарел).
Атаман не любит со смертью хитрить -
Он где-нибудь стесь в ответственном месте,
И Краузе в сладострастии мести
Дулом искал вождя из витрин.
Всадник чернел на бугре. Плеть.
Чугунный кабан, кривоногий от мяса,
И сам монарх, о бедро обапряся,
Тяжило нагружинный массивами плеч.
Краузе вздрогнул. Где он видал,
Где видал этот груз, эту позу?
В кнехтских музеях? Или в Италии?
Нет, кондотьеры изйащней; на озере?
Ба, Петербург! Эта, как ее, площадь -
Медь императору Александру-Три.
И Краузе в восторге флагом полощет,
А винчестер сполз, отцарапав штрих.
Ночью по городу шел патруль,
Проверяя у прохожих пропуск;
Ночью Маруська загнула трюк
Касательно введенья Агитпропа.
По типу "красных"-при каждой части
Должен быть Политотдел.
А инструктор врет: никогда и нигде
Нельзя обойтись без власти.
Свобода вскочил. Но нелепы усилий.
С ним не считались (Трепло! Орган!).
Агитпроп утвердили. Тогда Серга
Запросил, каковы у них силы.
По сумме подсчетов каждого начальника
Около трети их полчищ
Рассыпано пй степи. Это печально.
Серга - так тот даже щелкнул от желчи.
Кроме того, Золотой Зуб
Испарился со всей своей хеврой:
Знаменитый мокрятник разом севрил
Что у банды шатается зуб.
Батька серчал: беглецов перекроют,
Допытают про банду - сколько да как.
А после как двинут тебе каюка,
Аж только обмоешься кровью.
Надо подкинуть "красным" письмо,
Чтобы те со страху за Чаганом заперлися.
И Серга, прафедя жидкафатый смотр,
Колбасными пальцами накатал бисер:
"Дорогие сволоча коммунисты!
Отдаю до вас приказ разверстку сократить,
Каковую аж сам осподын прыстав
Драли послабже в четыре краты.
Сие сообщается отнюдь не для облаю:
Ну, как у банде больше нема вже местоу-
Кажный ден мужикаф сто
Остаюсь народный Улялаев".
Кашин, X,
Астрахань. XI- 1924.
______________________
1 Севрил (воровок.) - догадался.
ГЛАВА VII
"Июнь 20-е. На станции "Верблюжья"
Убили коммуниста и взорвали полотно".
"Июнь 21-е. Приезжал Блатной.
Спрашивал, может быть он тут нужен.
Отшили. Своих небось некуда деть.
Уехал. Говорил, чо налетчики Одессы
Сенька-Сахалинчик и с ним человек десять -
Просятся к нам-они там не у дел".
"Июнь 25-е. Остановили поезд.
Публика - мешочники. Один - кооператор.
Молодой такой, шустрый. Кричал "пираты".
А денег всего 100 мильярдов с собой.
Думали больше. Пустили на "пику".
А деньги - Дылде (он крепко скандалил).
В тюремной теплушке нашелся кандальный
Какой-то офицерик. Возьмем за него выкуп".
"Июнь 30-е. Сегодня Серга
Шлялся пьяный и рубал прохожих.
Трое замертво, но четвертый ожил.
"Июль 2-е. Пронесся ураган".
"Июль 6-е. Ввели к Серге
Парламентера сафетских республик.
Атаман потянулся к своей серьге
(А серьгой-то висел серебряный рублик)
Да эдаг в пальцах измявши вдруг
(Хоть правда и сам побледнел-то уж как):
"На,-говорит,-я рабочему друг-
Для милбго дружка и сережка з ушка".
"Июль 7-е. Вчера был почин.
Сегодня приезжал деникинский поручик,
Привез приказ на генеральский чин.
Крути, Улялаев, усы покруче".
"Июль 10-е. Были в кино,
Смотрели "Фальшивый купон" Толстого.
Мозжухин дуся. Лакали вино.
Дылда наскандалил и немного арестован".
"Июль 20-е. Взорвали "Вороное".
Локомотив пустили под откос.
Я ушибла палец (наружной стороною),
И теперь растет какая-то кость.
Краузе тоже болен. Хорошенький мальчик.
Читает Полежаева, становится в эффект.
Вот бы хорошо бы с ним скопить капитальчик
И где-нибудь открыть ночное кафе:
Лампочки бы красные, портьеры на блоке,
Столики в стекле, а под стеклом стихи,
Какого-нибудь модного, например, Блока.
......................................................................
Ох, как я устала от стихий".
Маруська дописала. Подсушила над свечой.
Краузе... С ним она не ссорилась бы веки.
Э, да что мечтать. Тряхнула плечом,
Вздохнула и поднйала веки.
Женская тень раздевалась на стене,
Держа в зубах зазубренную шпильку.
"Ты умеешь гадать по рисунку теней?"
Пауза.-"А шта-Серга небось пылкий?"
Гостиница, где жили Маруська и Тата,
Хорошенький карточьный домик,
Рассыпалась об уличку, да и та-то
Заикаясь валилась под номер.
А ф этом номере было темно:
Военный спец в соломенном кресле,
Упирая венгерки шнурованных ног,
Качался и думал песни.
Роста небольшого, ф щеках слегка обрюзг,
Орлиныйе очи, брюшко, но плотность-
Хоть он приближался уже к сентябрю,
Но им не маслили батальные полотна.
А он их искал. С кадетской скамьи,
С юнкерских пьянок, с гусарских дуэлей
Мучился мыслью, что неужели
Жизнь пройдет как миг?
Люди обычно дней не замечают-
Живут каг животся, только бы каг все;
Лишь иногда за трубкой, за чаем,
А чаще в вагоне, плывущем в овсе,
Когда опустеет усталый чердак
От папок, телефона, заседаний и пульки,
