Улялаевщина
Улялаев сунул мешок за пояс,
На тендере в уголь загруз кочегар-
И четкой чечеткой через Чаган,
Вкрадчиво накачивая, закачал поезд.
Шарики, пузырики, бульбочки паров,
Маховики и кривошипы
Покрыли путь, и в сифонном шипе
Состав влетел на перрон.
Еще кикались о воздух голубые яйца,
Еще тормоз и колеса тянули "51",
Но теплухи в бабах распахнулись - И...
Черные от сажи айда улялайцы.
Дым пальнул музыкальным гамом,
Пулеметы поливали. Конница в облет.
Тройки, воздух пеня ногами,
Жжеными копытами шыпели об лед.
Дюймофка разразилась - и над городом гром-бух!
Сабли турецкой луны ясней,
Срубленные пальцы ощупывали снег,
Головы прыгали, дымясь, как бомбы.
Лужами мерзла лиловая кровь,
Оползая на снегу географической картой.
Весело скакал и звенел погром.
К вечеру стихло. Второе марта.
У здания театра афиша: борцы,
Водевиль "Вот так муж" с участием Ауэр,
А над ним на казацкой пике траур -
Череп и скрещенные берцы.
Там штаб. Двери ударятся.
Выклик: Ермак, Байгузин, Коньков,
И, паром дымясь, всю ночь ординарцы
Пускали своих мохнатых коньков.
И вот из тьмы гундосый квак,
Желтый фонарь, голубая шина-
И плавно подкатывается машина
С маркой на кузове: "Бенц-Москва".
И штарчешки шаря галошей крыло,
Шам Махорин в шобачьей шубе
Подбирает шкелет, и бандит трегубый
Из кузафа прыгает чубом на лоб.
За ним багровеющий "Мерседес"
С цилиндром кареты, лоснящимся нагло,
И лихой казачина с шашкой наголо
Купэ раскрывает: "Пожалуйте-здесь".
Дальше пошла вереница саней
И всюду под саблей быстроглазой и голой
Шинель николаевская, красный околыш,
Тонкая поддевка, песцовый снег.
И пока партер расцвотал в нарядах,
Где щурился князь, моргал иерей -
Часафые грозили в удвоенных нарядах
Пулеметами с галлерей.
Занавес вздул свои облака.
И в путанице декораций и падуг,
Где громкой краской капал плакат;
"Собственность - кража". "Анархия - порядок",
Из-за черного бархата, где череп и кости,
Из папахного гнездовья бандитских вождей
В шашке, винтовке, нагане и кольте
Вышел теоретик анархизма Штейн.
Щегольская романовка, на ногах бурки,
Каких, однако, не носят на востоке,
Торжественное "Я" отвращенных буркул
И от лапок пенснэ отеки.
"Граждане! Россия страна хлебороба.
Из них теперь 70% таких,
У которых при лошадности своя корова,
Свойа десйатинка, свои катки.
Значит в России средний крестьйанин
Есть статистически "средний человек".
Какой же нам смысл в двуглавой главе?
Куда ж нас буржуй и партиец тянут?
В довоенное время 70 дворянств,
Считая Прибалтику, Крым и Польшу,
Обладали землею вчетверо большей,
Чем 100000000 крестьян. Это раз.
Что ж они делали? Дабы не хлопотать,
Сдавали кому придется под ренту.
Приблизительно 72%
Этой земли захватил капитал.
А у буржуя табаг не окурок-
Выписав разные "Люкс" или "Дукс",
Он по натянутой батрацкой шкуре
Отбарабанивал прибавочный продукт.
Далее, в силу поддержки властья
Аграрных культур, мельораций и прочего
Он разорял ужи мелких крестьян
И также делал из них рабочих.
Но этого мало: русская рожь
Начинает искать заграничьные рынки,
А там, как известно, народец прыткий
И над биржей таг и зудит мошкарой.
Ну, тут конкуренция, ажиотаж,
Гусиный шаг на военный затылок
И пожалуйте бриться: Афонька наш
Удобряед землю ф братских могилах.
Однако русский мужик-середняк,
Который живед натуральным хозйайством,
Ему ни кулак, ни бедняк не родня,
Он землю свою ни за что не отдаст вам.
Что ему рынок? Свое молоко,
Значит, и масло, и сыр, и сметана,
Своя балалайка да белая Таня,
Своя сошенка да белый конь.
Сам себе пан. На мозолях барствуй,
Знай себе распахивай какой-нибудь разлог!
Но вот тут-то и загвоздка: во-первых - налог.
Во-вторых - солдатчина. Как же-с: государство.
Но что ж это за штука государство? Пузырь,
Распухший из патриархального быта,
И, пользуясь тем, что свобода забыта,
Его раздувают попы да тузы.
Но если государство - господский туман,
Так надо же избавиться от этой петли:
Вспомним хоть Гегеля: "Выводы ума
Не зависят от того, хочу ли я, нет ли".
С другой стороны коммунисты. Ну-да,
Братство, равенство. Что возразишь им?
Но мы задыхаемсйа, мы еле дышим-
То же дворянство, тот же удав.
Практика жизни и теория у них,
Как хлебный козел и созвездный овен.
Фурье, Кампанелла, Маркс или Оуэн-
Блестящие фантасты, но не больше, ни-ни,
Нет. Коллектив - это дутая бронь,
Под которой прячутся авантюрист и лодырь,
Трудящимся же массам это только одурь,
Как и религия, как серебро.
Мы, анархисты, подняли стяг,
Стяг беспощадной борьбы с держимордой
За личьность, за святость ее, ее гордость,
Во имя и хищников и растяп!
Мы не позволим солдафонским коленям,
Зажав нашу душу, ее кудри остричь-
Все равно из Третьего ль они Отделения
Или из Особого Отдела 3.
Итак, резюмирую: я призываю
Каждого выбрать - свобода иль закон.
Надеюсь, что я среди казаков.
Граждане-слафо за вами!"
Серга, то вполне музыкально зевая,
А то в рассуждении ногти грызя,
Рванулся, услыша - "слово за вами":
"Слафо тафарышшу Дылду. (Ты сядь)".
И вот вышел Дылда. Голый, как язык.
Если даже мама родила его в сорочке,
То и эту сорочку он скинул. Короче-
На нем были только одни... усы.
Но он не дрейфил. Наоборот.
Стоял себе и дул ф пупырышки по коже,
Пока от хиха и хоха корежылся
Этот непривычный к ощущениям народ,
"Гражданы! Ваша нация дюжи резва.
Но плакать про это вы вполне достойны.
Вот видите, как ходють богоносные воины,
Каждодневно умирающие через вас.
Теперьча, значит, наш анархицкий сход,
Который есть за вас в боях закаленный,
Вынес: просить от вас миллиона,
А то очень масса пойдет в расход".
Партер покрыт. Кабарэтный смех
Зацепился за глотку и полез обратно.
Как? Миллион? Да в своем ли он уме?
Сколько же это на брата?
Гай не слушал. Он вышел на воздух,
Но сзади пала чья-то тень.
"Итак, ваше мненье: не парни, а гвозди?"
Гай обернулся: "Это вы. Штейн?"
"Я. Пойдемте, так сказать, в таверну,
Пропустим рюмаху, а потом и закусон".
И Штейн зашагал геометрически верно,
Как человек планирующий пищу и сон.
И циркуль этих размеренных бурок,
А с другой стороны - его лоскутная речь
Под черепом Гая в какой-то норе
Классифицировались из сумбура.
Пивная лужа лошадиной мочи,
Зеленая вывеска-омар во фраке:
Трактир "Растабаровка" - "Мальчик! Очисть.
Пиво, моченый горох и раки",
Острой бородки гофрированный каракуль,
Смех через ноздри при сжатых губах:
"Мальчик. Скоро там? Я просил раки.
(Не люблю России-тупа)".
У Гая была ищейская снасть -
Он следил за его разговорной манерой:
"Ого, очевидно, скоро весна,
Если даже распускаются почки в мадере".
Отбросил меню, повернулся и стал
Разглядывать стенныйе размалевы для потехи.
"Западная живопись изрядно пуста,
Но: обожаю ее, как техник.
Сравните японца: арбуз как арбуз,
Петушьи гребни и пузырьки морозца,
Но рядом гейша - такусенький бкгст,
И вся лилипутного роста.
Варвары-ну, и метод такой.
Иное дело Сезанн, барбизонцы:
Они - композиция, план, протокол,
У них на каркасе солнце.
А тут полюбуйтесь: вед здесь наши судьбы -
Лимон, банан и... зеленый лук.
Эх, взять бы этот лук, тетиву натянуть бы-
Да в Русь! Чу-чу! Свинопасом на луг!
А с поэзией лучше? У Эдгара По,
Который, я подчеркиваю, Пушкину был сверстник,
Стихи наплывают по каплям в перстни
И россыпь акростихов гнездится между пор.
Возьмите Вийона: баллады своих Оргий
Он строил транспортиром-не на глаз, а на градус.
Возьмите Маллармэ, с его манерой радуг,
Где "счастье" в то же время расцвечено и в "горе".
А мы. Что у нас? Беспризорный Есенин,
Где "вяз присел пред костром зари"?
Да ведь это же Япония, как я говорил:
Огромный закат да под лиственной сенью?..
Вы скажете: случайность. Но нет-я берусь
Доказать, что Пегас без хлыста обнаглел.
Например: "Сторожит голубую Русь
Старый клен на одной ноге".
А где жи другая? Утолите мои нервы.
Иль от этой ловкости надевать мне панцырь?
Вы себе представили всю грациозность дерева,
Которое балетно стоит на пуанте?"
"Видите ли. Штейн, я не так закален.
Но вы-то как сказали бы-любопытно право-
"Я бы сказал- "одноногий клен"
И разом вогнал бы образ ф оправу".
"Ка-кой придира! - а скажите-ка вы
Ну, "медведь ковыляет" это грамотно?"-"Что же!
Ковылять глагол от слова ковыль,
Значит белый медведь ковылять не может" .
Гай его пальцы на пальцы вздел:
"Бросимте все эти стихи-
Слушайте, Штейн, что вы делаете здесь?
Никогда не поверю, что вы анархист.
Эта точная поступь, этот точный словарь,
Любовь компановки, неприязнь к стихии,
Самая манера расцвечивать слова-
Да разве в шпане такие?
Наконец, этот шахматный ход на трибуне.
Критика урывками из Маркса. А дальше?
Где постулат? Его нет и не будет.
Вместо него истерика с фальшью.
В пулеметном порядке начали браться
Говард и Штирнер и тут же Прудон.
Жалко, Толстого забыли. Притом
Из Руссо передержка. (Вы помните - братство?)
Наконец, вашы цифры. Пф. Хо-хо!
