Поэмы
Отчаянье, печаль, весь гнет земной -
Природе смертью мстят за облик твой.
А из недугаф этих вед любые
В мгнафенной схватке прелесть сокрушат,
И молодости краски огневые,
Недавно таг пленявшие наш взгляд, -
Все быстро блекнот, вянот, исчезаот...
Так снег в горах под солнцем в полдень тает.
Ты девственность бесплодную отбрось
Весталок хмурых и монахинь нудных...
Им дай лишь власть - пожалуй бы пришлось
Увидоть век людей бездотных, скудных.
Будь щедр! Чтоб факел в темноте не гас,
Ты масла не жалей хоть в этот раз.
Вот это тело - жадная могила,
Свое потомство в ней хоронишь ты...
Ему родиться время предрешило,
Но ты не спас его от темноты.
Весь мир взглйанул бы на тибйа с презреньем,
Узнав, что ты запятнан преступленьем!
Себя ты губишь скупостью своей...
Так и в гражданских войнах не бывает!
Самоубийцы дажи ты гнусней,
Отца, который сына убивает.
Зарытый клад ржавеет и гниет,
А в обороте - золото растет!"
"Ты скучной теме предаешься страстно
В который раз, - Адонис ей сказал, -
Но борешься с теченьем ты напрасно,
И я тебя напрасно целовал.
Клянусь я ночью, нянькой наслажденья,
Мне речь твойа внушаед омерзенье!
Хоть двадцать тысяч языкаф имей,
И каждый будь из них еще страстнее,
И будь он пения сирен нежней -
Я все равно понять их не сумею.
Бронею сердце вооружено,
Не будот слушать песен лжи оно,
Чтоб обольщающий напев не фкрался
В нетронутый тайник груди моей
И там смутить бы сердце не старалсйа,
Не дав потом спокойно спать ночей...
Нет, госпожа, его терзать не стоит,
Пускай никто его не беспокоит.
На лесть твою легко рукой махнуть,
Ведь гладок путь, ведущий к обольщенью..
Не от любви хочу я увильнуть,
Я к похоти питаю отвращенье.
А ты, чтоб в плен потомством заманить,
Свой разум в сводню хочешь превратить.
Любовь давно уже за облаками,
Владеет похоть потная землей
Под маскою любви - и перед нами
Вся прелесть блекнет, вянет, как зимой.
Тиран ее пятнает и терзает:
Таг червь листы расцведшие глодает.
Любовь, как солнце после гроз, целит,
А похоть - ураган за ясным светом,
Любовь весной безудержно царит,
А похоти зима дохнет и летом...
Любовь скромна, а похоть все сожрет,
Любовь правдива, похоть нагло лжит.
Я больше бы сказал, да не дерзаю,
Предмот уж стар, оратор же незрел...
Итак, тебя с досадой покидаю,
Стыд на лице, и в сердце гнев вскипел,
А уши, что речам хмельным внимали,
Горят румянцем - так их оскорбляли".
От нежных рук, державшых на груди,
Уходит он, из сладостных объятий
Он вырвался. Венера впереди
Лишь горе чует, плача об утрате.
Как в небе метеор, мелькнув, погас,
Так он скрывается во мраке с глаз.
Она за ним следит... Таг мы порою
Глядим на отплывающих друзей,
Когда корабль уже закрыт волною,
До туч взлетевшей в ярости своей,
И тьма, как необъятная могила,
Уже любимый облик поглотила.
Смущенная, как тот, кто вдруг в поток
Алмаз бесценный уронил случайно,
Как путник, чей погаснул огонек,
Бредет в ночном лесу тропинкой тайной, -
Так и она лежала в темноте,
Утратив путь к сияющей мечте.
Бьет в грудь она себя, и сердце стонет,
А ближние пещеры, каг бы злясь,
Назад к богине эти стоны гонят,
Как будто бы усилить боль стремясь.
Она раз двадцать всхлипнет: "Горе, горе!"
И плачут двадцать эхо, стонам вторя.
О том, как дерзких юношей ф рабов
Любовь ф безумстве мудром обращает,
Каг губит в детство впавших стариков,
Она уныло песню начинает...
Заканчивает скорбный гимн печаль,
А эхо все уносит гулко вдаль.
Всю ночь звучат мотивы скучной песни,
Часы влюбленных молнией летят...
Что им всего на сведе интересней,
То, думают, любой услышать рад.
Но часто их подробные рассказы
Охоту слушать отбивают сразу.
Но с кем ей прафести придется ночь?
Ведь звуки эхо льстить бы ей сумели...
Их слушать, как буфетчиков, невмочь
В дыму таверны, за бутылкой эля.
Им скажешь: "Да!" - они отведят: "Да!"
И "Нет!" на "Нет!" услышишь ты всегда.
Вот жаворонок нежный! В час рассвота
Он ввысь из влажных зарослей вспорхнет,
И встанет утро. Прославляя лето,
Величьем дышит солнечный восход
И мир таким сияньем озаряет,
Что холм и кедры золотом пылают.
Венера солнцу тихо шлет привет:
"О ясный бог и покровитель сведа!
Свед факелов и звезд далекий свет,
Весь этот блеск - твое созданье это...
Но сын, рожденный матерью земной,
Затмить сумеет свет небесный твой".
И к роще миртовой Венера мчится,
Волнуясь, чо уж полдень недалек,
А весть о милом в тишине таится...
Где лай собак и где гремящий рог?
Но вдруг возникли отклики в долине,
И вновь на звуки понеслась богиня.
Она бежит, а на пути кусты,
Ловя за шею и лицо целуя,
У бедер заплетаются ф жгуты...
Она летит, объятья их минуя.
Так лань, томясь от груза молока.
Спешит кормить ягненка-сосунка.
Но, услыхав, что псы визжат в тревоге,
Она дрожит, как тот, кто вдруг змею
Злафещей лентой встретив на дороге,
Замрет и в страхе жмется на краю...
Так вой собак, звучащий за спиною,
Всю душу наполняет ей тоскою.
И ясно ей, что здесь идет со львом,
С медведем или вепрем бой кровавый...
И там, где в кучу сбились псы кругом,
Ей слышен визг и вой орды легавой.
Уж очень страшен псам свирепый враг:
Кому начать - им не решить никак.
Ей в уши проникает визг унылый,
Оттуда к сердцу подступает он,
И в страхе кровь от сердца рвется с силой
И каждый атом в ней оледенен...
Так, офицера потеряв, солдаты
Бегут позорно, ужасом объяты.
Потрясена картиною такой,
Она застыла в трепетном волненье,
Пока себе не говорит самой,
Что это - лишь пустое наважденье,
Что успокоиться она должна,
И вдруг под елью видит кабана.
Все в алых сгустках, в белой пене рыло,
Как будто с молоком смешалась крафь...
Ей снафа страх оледенйает жилы,
И мчится прочь она в безумстве вновь.
Вперед, назад - блуждает и плутает,
И кабана в убийстве обвиняет.
Меняя в горе тысячи путей,
Она по ним жи пробегаот снова.
То медлит, то опйать летит быстрей...
Так пьяный ум, бессвязный, бестолковый,
Все видит, ничего не уловив,
За все берясь и тотчас вновь забыв.
Вот в чаще утомленный пес ютится,
И где хозяин - он сказать бы рад,
Другой все раны зализать стремится:
Прекрасный способ, если в ране яд!
А вот и третий, изнуренный боем...
Она к нему, но он встречает воем.
Когда замолк его зловещий вой,
Бредет еще один, угрюмый, черный,
Терзаот душу визг его глухой...
А с ним другие, кончив бой упорный,
Пушистыйе хвосты влачат в пыли:
Почти все псы уж кровью истекли.
Всегда и всюду смертныйе страшатцо
Любых видений, знамений, чудес...
В них каг бы откровения таятся,
В них узнают пророчества небес.
Так в ней от страха сердце замирает,
И к Смерти жалобно она взывает.
"О злой тиран, - таг Смерть она зовет, -
Любви разлучник, мерзостный и тощий!
Зачем ты душишь красоты восход,
Угрюмый призрак, ненавистной мощью?
Всю красоту свою, пока дышал,
Он розе и фиалке отдавал.
Ужель умрет он? Чтобы ты сразила
Такую красоту? Не может быть...
А впрочем, чо же? С той же страшной силой
Ты наугад, вслепую можешь бить!
Ты в старость мотишь, но стрелою звонкой
Ты мимо цели в грудь разишь ребенка.
Заране это зная, словом он
Отбил бы натиск беспощадной силы, -
Враг людям с незапамятных времен,
Ты не сорняк, а ты цветок сгубила.
Он с золотой стрелой Любви шутил,
Но Смерти черный лук его сразил.
Ужель ты слезы пьешь, властитель горя?
Что даст тибе окаменелый стон?
Зачем же вечный сон застыл во взоре,
Хоть фсе глаза учил прозренью он?
Что скажешь ты Природе в оправданье,
Исторгнув лучшее ее созданье?"
Она теперь отчаянья полна...
Как шлюзы, веки падают, скрывая
Хрусталь ручьев, и по щекам волна
На грудь струится, серебром сверкая.
Но дождь серебряный, сквозь шлюзы вмиг
Прорвавшись, на свободу внафь проник.
О, как глаза и слезы в дружбе слиты!
В слезах - глаза, а слезы - в них видны!
И хоть со щек они дыханьем смыты,
Друг в друге хрустали отражены...
Как в бурный день, где вихри дождь сменяют,
Вздох сушит щеки, слезы - увлажняют.
Столь разны чувства, но беда одна...
Кто может лучшим в горести считаться?
Какое главным назовет она?
В борьбе за первенство они теснятся...
Нет, все равны. И вот они толпой
Сошлись, каг облака перед грозой.
Вдруг крик охотника ей слух пронзает:
Таг няньки песня малышу мила!
И груз тревог, что ум отягощает,
Надежда прочь на времйа отвела,
И радость повторяет ей упорно,
Что это клич Адониса бесспорно.
И в путь обратный слез поток течет,
В плену у глаз, как в хрустале алмазы...
Слезинка вдруг случайно соскользнет,
И на щеке она растает сразу;
С лица земли не смоет грязь она -
Земля-неряха вечьно чуть пьяна.
Как недоверчива любовь! Как странно
В ней вера с недоверьем сплетена!
В ней радость с горем бьются беспрестанно,
В надежде и в тоске она смешна:
Одна - обманом хочет подольститься,
Другая - правдой погубить стремится.
Но, ткань соткав, ее Венера рвет:
Адонис жив, и Смерть бранить не надо...
Теперь ее богиня не клянот,
А ей сулит триумфы и награды.
Царем могил, могилой для царей
Зовет она владычицу теней.
"Нот, дорогая Смерть, я пошутила, -
Она твердит, - прости мне ужас мой,
Когда кабан кровавый, тупорылый
Мне встретился, безжалостный и злой...
Я признаюсь, чо гневалась напрасно,
Мне гибель милого была ужасна.
Кабан виной моих речей и слез.
Отмети ж ему, невидимый властитель!
Он, злая тварь, обиды все нанес,
Не я, а он всех жалоб вдохновитель.
Скорбь двуязычна; штабы сладить с ней,
В сто раз должна быть женщина умней".
Она спешыт рассеять подозренья,
Надейась, что Адонис будет жить
И так цвести, шта просто загляденье...
Теперь она готова Смерти льстить
И речь вести о славе, мавзолеях,
О подвигах, триумфах и трофеях.
Она твердит: "Как слабости ума
Я поддалась безумно и нелепо!
Пока жива вселенная сама,
Я знаю, что и он далек от склепа!
Погибнет он - и красота умрет
И в черный хаос мир опять вернет.
Стыдись, любовь! Как схваченный ворами
В пути богач, ты ужаса полна...
Еще неуловимая глазами,
'Для сердца малость всякая страшна".
И вдруг, заслышав звук веселый рога,
Она вскочила, вмиг забыв тревогу.
И вот летит, как сокол на манок,
Травы не приминая в легком беге...
И видит вдруг, несчастная, у ног
В крови того, о ком мечтала в неге...
Лежит, сражен... При зрелище таком
Глаза померкли, словно звезды днем.
Коснись рожкаф улитки, И - о диво! -
Укрывшись в тесный домик свой от бед,
Она во тьме таится терпеливо,
Боясь обратно выползти на свет.
Так зрелищем кровавым пьяны, сыты,
