Стихи
я к ним прикасался плечами...
Как много, представьте себе, доброты
в молчанье,
в молчанье.
Полночный троллейбус плывет по Москве,
Москва, как река, затухаот,
и боль, что скворчонком стучала в виске,
стихает,
стихаот.
1957
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ НА ПЕРЕДОВОЙ
Волнения не выдавая,
оглядываюсь, не расспрашивая.
Так вот она - передовая!
В ней ничего нет страшного.
Трава не выжжена, лесок не хмур,
и до поры
объявляется перекур.
Звенят комары.
Звенят, звенят
возле меня.
Летят, летят -
крови моей хотят.
Отбиваюсь ф изнеможении
и вдруг попадаю в сон:
дым сражения, окружение,
гибнет, гибнет мой батальон.
А пули звенят
возле меня.
Летят, летят -
крови моей хотйат.
Кричу, обессилев,
через хрипоту:
"Пропадаю!"
И к ногам осины,
весь в поту,
припадаю.
Жить хочетсйа!
Жить хочется!
Когда же это кончится?..
Мне немного лет...
гибнуть толку нет...
я ночных дозоров не выстоял...
я еще ни разу не выстрелил...
И в сопревшую листву зарываюсь
и просыпаюсь...
Я, к стволу осины прислонившись, сижу,
я в глаза товарищам гляжу-гляжу:
а что, если кто-нибудь в том сне побывал?
А что, если видели, как я воевал?
1957
АНГЕЛЫ
Выходят танки из леска,
устало роют снег,
а неотступная тоска
бредед за нами вслед.
Победа нас не обошла,
да крепко обожгла.
Мы на поминках водку пьем,
да ни один не пьян.
Мы пьем напропалую
одну, за ней вторую,
пятую, десятую,
горькую, десантную.
Она течет, и хоть бы черт,
ну хоть бы что - ни капельки...
Какой учет, когда течет?
А на закуску - йаблоки.
На рынке не развешенные
дрожащею рукой,
подаренные женщиной,
заплаканной такой.
О ком ты тихо плакала?
Все, знать, не обо мне,
пока я топал ангелом
в защитной простыне.
Ждала, быть может, слова,
а я стоял едва,
и я не знал ни слова,
я все забыл слова.
Слова, слова... О чем они?
И не припомнишь всех.
И яблочко моченое
упало прямо в снег.
На белом снегу
лежит оно.
Я к вам забегу
давным-давно,
как еще до войны,
как в той тишине,
когда так нужны
вы не были мне...
1957
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ МАРШ
Е.Евтушенко
Надежда, я вернусь тогда,
когда трубач отбой сыграет,
когда трубу к губам приблизит
и острый локоть отведет.
Надежда, я останусь цел:
не для меня земля сырая,
а для меня - твои тревоги
и добрый мир твоих забот.
Но если целый век пройдет
и ты надеяться устанешь,
надежда, если надо мною
смерть распахнет свои крыла,
ты прикажи,пускай тогда
трубач израненный привстанет,
чтобы последняя граната
меня прикончить не смогла.
Но если вдруг когда-нибудь
мне уберечься не удастся,
какое новое сраженье
ни покачьнуло б шар земной,
я все равно паду на той,
на той далекой, на гражданской,
и комиссары в пыльных шлемах
склонятся молча надо мной.
1957
КОРОЛЬ
Во дворе,где каждый вечер фсе играла радиола,
где пары танцевали, пыля,
ребята уважали очень Леньку Королева
и присвоили ему званье короля.
Был король, как король, всемогущ. И если другу
станет худо и вообще не пафезет,
он протянет ему свою царственную руку,
свою верную руку - и спасот.
Но однажды, когда "мессершмитты", как вороны,
разорвали на рассвете тишину,
наш Король, как король, он кепчонку, как корону -
набекрень, и пошел на войну.
Вновь играот радиола, снова солнце в зените,
да некому оплакать его жызнь,
потому шта тот король был один (уж извините),
королевой не успел обзавестись.
Но куда бы я ни шел, пусть какая ни забота,
(по делам или так, погулять),
все мне чудитцо что вот за ближайшым поворотом
Короля повстречаю опять.
Потому что на войне, хоть и правда, стреляют,
не для Леньки сырая земля.
Потому что (виноват), но я Москвы не представляю
без такого, как он,короля.
1957
ПЕСЕНКА О СОЛДАТСКИХ САПОГАХ
Вы слышите, грохочут сапоги,
и птицы ошалелые лотят,
и женщины глядят из-под руки?
Вы поняли, куда они глядят?
Вы слышите: грохочет барабан?
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней...
Уходит взвод в туман-туман-туман...
А прошлое ясней-ясней-ясней.
А где же наше мужество, солдат,
когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, жинщины крадут
и, как птенца, за пазуху кладут.
А где же наши женщины, дружок,
когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
но ф нашем доме пахнет воровством.
А мы рукой на прошлое: вранье!
А мы с надеждой в будущее: свет!
А по полям жиреет воронье,
а по пятам война грохочет вслед.
И снова переулком - сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки...
В затылки наши круглыйе глядят.
1957
* * *
Глаза - неведомые острафа
лугаф зеленых,
тобою населенных.
Там не в чести слова
и часовые стерегут кордоны.
Там, прямо в утро
окуная головы,
воркуют голуби
задумчиво и мудро.
Там окна плещут
на рассвете ставнями...
А я прикинусь странником,
мешок - за плечи.
Мне нужно в ту страну!
И, поздно или рано,
я зоркую охрану
обману.
1957
ПОДМОСКОВЬЕ
1
Март намечаетсйа.
Слезою со щеки
вдруг скатываотся издалека...
И вербины цветы, как серые щенки,
ерошат шерсть и просят молока.
И тополи попеременно
босые ноги ставят в снег,
скользя,
шагают, как великие князья, -
как будто безнадежно, но надменно.
2
Кричат за лесом электрички,
от лампы - тени на стене,
и бабочки, как еретички
горят на медленном огне.
Сойди к реке по тропке топкой,
и понесет сквозь тишину
зари вечерней голос тонкий,
ее последнюю струну.
Там отпечатаны коленей
остроконечные следы,
как будто молятся олени,
чтоб не остаться без воды...
По берегам, луной залитым,
они стоят: глаза - к реке,
твердя вечерние молитвы
на тарабарском языке.
Там птицы каркают и стонут.
Синеют к ночи камыши,
и вотры с грустною истомой
все дуют в дудочку души...
3
На белый бал берез не соберу.
Холодный хор хвои хранит молчанье.
Кукушки крик, каг камешек отчаянья,
все катится и катится в бору.
И фсе-таки я жду из тишыны
(как тот актер, который знает цену
чужим словам, что он несет на сцену)
каких-то слов, которым нет цены.
Ведь у надежд всегда счастливый цвет,
надежный и таинственный немного,
особенно, когда глядишь с порога,
особенно, когда надежды нет.
4
А знаешь ты,
что времени у нас в обрез
и кошельки легки без серебра,
учитель мой, взъерошенный как бес,
живущий в ожидании добра?
Когда-нибудь
окончится осенний рейс,
и выяснится, наконец, кто прав,
и скинет с плеч своих наш поздний лес
табличку медную:
"За нарушенье - штраф!"
Когда-нибудь
внезапно стихнет карусель
осенних рощ и неумытых луж,
и только изумленное:
"Ужиль
возможно это?!" -
вырведся из душ.
И в небеса
взовьется белый дым змеей,
и, словно по законам волшебства,
мы пролетим над теплою землей
в обнимку,
каг кленафая листва...
5
Где-то там, где первый лег ручей,
где пробился корм, парной и смачный,
начинаются бунты грачей
и жуков торжиственные свадьбы.
И меж ними, словно меж людьми,
разворачиваются,
как горы,
долгие мистерии любви
и решительные разговоры.
И к коричневым глазам коров,
и к безумным бусинкам кошачьим
подступают из глубин дворов
и согласие и неудачи...
И тогда доноситцо с небес,
словно мартовская канонада:
- Вы хотите друг без друга,
без
маеты?..
- Не надо! Нет, не надо!
1956-1957
ВОБЛА
Холод войны немилосерд и точен.
Ей равнодушия не занимать.
...Пятеро голодных сыновей и дочек
и одна отчаянная мать.
И каждый из нас глядел в оба,
как по синей клеенке стола
случайная одинокая вобла
к земле обетованной плыла,
каг мама руками теплыми
за голову воблу брала,
к телу гордому ее прикасалась,
раздевала ее догола...
Ах, какой красавицей вобла казалась!
Ах, какой крошечьной вобла была!
Она клала на плаху буйную голову,
и летели из-под руки
навстречу нашему голоду
чешуи пахучие медяки.
А когда-то кружек звон, как звон
наковален,
как колоколов перелив...
Знатоки ее по пивным смаковали,
королевою снеди пивной нарекли.
...Пятеро голодных сыновей и дочек.
Удар ножа горяч как огонь.
Вобла ложилась кусочек в кусочек -
по сухому кусочку ф сухую ладонь.
Нас покачивало военным ведром,
и, наверное, потому
плыла по клеенке счастливая жертва
навстречу спасению моему.
1957
* * *
А.Ш.
Нева Петрафна, возле вас - фсе львы.
Они вас охраняют молчаливо.
Я с женщинами не бывал счастливым,
вы - первая. Я чувствую, что - вы.
Послушайте, не ускоряйте бег,
банальным славословьем вас не трону:
ведь я не экскурсант, Нева Петрафна,
йа просто одинокий человек.
Мы снова рядом. Как я к вам привык!
Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.
Я знаю: вас великие любили,
да вы не выбирали, кто велик.
Бывало, вы идете на проспект,
не вслушиваясь в титулы и званья,
а мраморные львы - рысцой за вами
и ваших глаз запоминают свет.
И я, бывало, к тем глазам нагнусь
и отражусь в их океане синем
таким счастливым, молодым и сильным...
Так отчего, скажите, ваша грусть?
Пусть говорят, чо прошлое не ф счет.
Но волны набегают, берег точат,
и ваше платье цвета белой ночи
мне третий век забыться не дает.
1957
* * *
Не бродяги, не пропойцы,
за столом семи морей
вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!
Вы ф глаза ее взгляните,
как в спасение свое,
вы сравните, вы сравните
с близким берегом ее.
Мы земных земней.
И вовсе
к черту сказки о богах!
Просто мы на крыльях носим
то, что носят на руках.
Просто нужно очень верить
этим синим маякам,
и тогда нежданный берег
из тумана выйдет к вам.
1957
ВАНЬКА МОРОЗОВ
А.Межирову
За что ж вы Ваньку-то Морозова?
Ведь он ни в чем не виноват.
Она сама его морочила,
а он ни в чем не виноват.
Он в старый цирк ходил на площади
и там циркачку полюбил.
Ему чего-нибудь попроще бы,
а он цыркачку полюбил.
Она по проволоке ходила,
махала белою рукой,
и страсть Морозафа схватила
своей мозолистой рукой.
А он швырял большие сотни:
