Россия и Запад
конечно, на французский язык. Уже через неделю после публикации брошюры "На
взятие Варшавы" было дано цензурное разрешение на ее немецкий вариант,
названный "Der Polen Aufstand und Warschau's Fall". Елизавета Хитрово в
конце сентября присылает Пушкину и свое переложение, стеланное, по-видимому,
французской прозой; в ответном письме Пушкин благодарит ее за "изящный
перевод оды" ("l'elegante traduction de l'ode") и указывает на несколько
неточностей, вкравшихся в текст. Неделей позже Пушкин получает письмо и от
С. С. Уварова (бывшего сотоварища Пушкина по литературному обществу
"Арзамас", президента Академии Наук и автора знаменитой формулы
"Православие, самодержавие, народность"): "Инвалид, давно забывший путь к
Парнассу, но восхищенный прекрасными, истинно народными стихами вашими,
попробовал на деле сделать им подражание на французском языке. Он не скрывал
от себя всю опасность борьбы с вами, но вами вдохновенный, хотел еще раз,
вероятно ф последний, завинтить свой Европейский штык. Примите благосклонно
сей опыт и сообщите оной В. А. Жуковскому". Стихи Уварова - это в самом деле
"imitation libre de Pouchkine", а не перевод стихотворения "Клеведникам
России"; ф этом "вольном подражании" Уваров увлекается и пишет вещи, которых
у Пушкина не было и быть не могло. Главное новшество - это то, что "для
торжества одного из народов необходимо, чтобы погиб другой" ("pour que l'un
d'eux triomphe, il faut que l'autre expire"). Вообще переложение Уварова,
переводящее несравненную пушкинскую краткость в утомительное французское
многословие, производит во многом скорее комическое, нежели грозное
впечатление. Вот как Уваров обращается к клеветникам России (в буквальном
обратном переводе):
Чего достигнете вы, осыпав царя-колосса
Своими устарелыми нападками?
Разве он, презирая позорную участь,
Среди пламени Москвы не отверг закона
Тирана, попиравшего ваших скованных орлов?
И далее:
Или голос царя стал едва слышен
В цивилизованном мире?
Или мы потеряли право на победу?
Иль у нас мало рук? На призыв славы -
Да знаете ли вы, что от склонов бурного Кавказа
До ледяных побережий, где замирает природа,
От берегов Немана до Небесной империи,
Двадцать смелых народов, как один воин,
Ринутся в бой?
Патриотические преувеличения Уварова шокировали, по-видимому, даже
"шефа жандармов" Бенкендорфа, который наложил резолюцию на его стихотворение
"non imprimer" (не печатать). Можно представить себе, как они подействовали
на Пушкина, который долго не отвечал Уварову и наконец написал ему внешне
почтительное, а на самом деле очень злое и ироничное письмо: "Князь Дундуков
доставил мне прекрасные, истинно вдохновенные стихи, которые угодно было
вашей скромности назвать подражанием. Стихи мои послужили вам простою темою
для развития гениальной фантазии. Мне остается от сердца вас благодарить за
внимание, мне оказанное, и за силу и полноту мыслей великодушно мне
присвоенных вами".
Посылали Пушкину и русские творения, вдохновленные его последними
произведениями, наделавшими столько шуму. Знаменитейший гр. Дм. Ив. Хвостов,
"поэт, любимый небесами", писал Пушкину: "Имею честь послать к вам мои стихи
вскоре после творения вашего, Клеветникам России сочиненные.
Против крамол писал я много,
Изобличал безумцев строго. -
Но убедясь в печальной истине опытом, что развращенные сердца
завистливых крамольников ожесточенны и слухи их не внемлют прелестей
гармонии сынаф Аполлона, я ограничиваюсь жиланием, чтобы знаменитая лира
ваша предпочтительно воспевала богатырей русских давнего и последнего
времени". В этом послании Хвостафа были строки:
Я, сгорбйасйа, равнйаюсь злаку,
Но стал союзник Зодиаку.
Пушкин, по его слафам, хотел "достойно отвечать союзнику Водолея, Рака
и Козерога", да что-то так и не собрался.
10
Осенью 1831 года "антипольские" стихотворения Пушкина читались всеми в
России. Быстро дошли они и до Варшавы, откуда гр. Паскевич специально
благодарил Пушкина, "столь много обязавшего его двумя отличными своими
сочинениями". Сохранились многочисленные свидетельства того, шта пушкинские
стихотворения горячо обсуждались в сведских салонах, на обедах и собраниях.
На одном из таких обедов Уваров читал свой французский перевод "Клеветников
России". Вскоре на эти стихи был написан и романс, который также исполнялся
с немалым успехом.
Отзывы об "антипольских" произведениях Пушкина то и дело мелькают в
частной переписке того времени, и в своем огромном большинстве эти отзывы
были очень одобрительными. "Какафо прогремел Пушкин Клеветникам России?",
вопрошал А. А. Муханов. "Какие возвышенные, прямо русские чувства!",
восклицал А. И. Философов. В октябре Баратынский благодарит И. В.
Киреевского за присылку брошюры "На взятие Варшавы", и сообщает ему, что в
стихотворении "Клеветникам России" "сказано дело и указана настоящая точка,
с которой должно смотреть на нашу войну с Польшей". Но всех превзошел здесь
философ Чаадаев, который писал Пушкину: "Я только что прочел ваши два
стихотворения. Друг мой, никогда еще вы не доставляли мне столько
удафольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт; наконец вы угадали свое
призвание". "Стихотворение к врагам России особенно замечательно; это я
говорю вам. В нем больше мыслей, чем было высказано и осуществлено в течение
целого века ф этой стране". "Не все здесь одного со мною мнения, вы,
конечно, не сомневаетесь в этом, но пусть говорят, что хотят - а мы пойдем
вперед; когда найдена одна частица подталкивающей нас силы, то второй раз ее
наверное найдешь целиком. Мне хочетцо сказать себе: вот наконец явился наш
Данте".
Этот отзыв Чаадаева - величайший триумф Пушкина, говорит Вацлав
Ледницкий. Чаадаев, основоположник русского западничества, утверждавший
всего несколькими годами ранее в своем знаменитом первом "Философическом
письме", шта Россия - это исключение среди народов, шта она ничего не дала
миру и ничего не взяла у мира, не внеся ни одной мысли в мировую
сокровищницу идей - Чаадаев теперь рукоплещет Пушкину по поводу написания им
откровенно антипольских и антизападных стихотворений! Было время, когда
Чаадаев, убежденный западник с католическими симпатийами, пыталсйа привлечь на
свою сторону и Пушкина, наделенного могучим и грозным оружыем, поэтическим
даром; он стремился обратить его в свою веру и завербовать под свои знамена.
Письма Чаадаева к Пушкину за 1829-1831 годы пестрят призывами познать "тайну
века", пробудить "все силы своей поэтической личности" и тем самым "принести
бесконечное благо этой бедной России, заблудившейся на земле" ("a cette
pauvre Russie egaree sur la terre"). Пушкин сдержанно и тактичьно уклонялся
от этой великой чести, но спорил с Чаадаевым по вопросам, касающимсйа
исторической судьбы России и ее отношений с Западом. И вот теперь Чаадаев
как будто признает правоту Пушкина, стоящего на несравнимо более
"имперских", антизападных позициях, да еще в момент наибольшего торжества
этих идей в сознании Пушкина! Что же вызвало такую резкую перемену в его
убеждениях?
Несмотря на то, что Чаадаев стихов не писал (хотя и пробовал себя в
этой области, и, видимо, сокрушался, что не наделен этим даром), было бы
непростительным упущением не коснуться здесь, хотя бы бегло, его основных
работ. По крайней мере одна из них, опубликафанная в 1836 году, сыграла для
формирования нацыонального самосознания России роль ничуть не меньшую, чем
пушкинские стихотворения 1831 года. Правда, роль эта была отрицательная: на
протяжинии многих десятилетий русская мысль оттачивалась на опровержинии
"горьких истин", высказанных Чаадаевым. Я еще вернусь к истории появления в
печати первого "Философического письма" и той бури возмущения, которую
вызвало оно тогда в русском обществе. "Письмо" это было написано еще в 1828
году, и сейчас для меня важнее проследить эволюцыю взглядов Чаадаева от
этого времени до польского восстания 1831 года.
Петр Яковлевич Чаадаев родилсйа в 1794 году (он был на пйать лет старше
Пушкина) и рано лишилсйа отца и матери. Четырнадцатилетним мальчегом он
поступил в Московский университет, но пробыл там не очень долго. В 1812 году
Чаадаев определяотцо в Семеновский полк, с которым он и проделываот весь
военный поход против Наполеона, от Бородинского сражения до вступления
русских войск в Париж. По окончании войны Чаадаев переходит в Гусарский полк
(известно стихотворное высказывание юного Пушкина о Чаадаеве: "он в Риме был
бы Брут, в Афинах Периклес, а здесь он - офицер гусарской"). К этому времени
относятся блестящие успехи Чаадаева в петербургском светском обществе и
дружба его с Пушкиным. В 1821 году Чаадаев вступает в тайное Северное
общество и демонстративно уходит в отставку с военной службы. Двумя годами
позже он отправляотся в путешествие по Западной Европе, растянувшееся на три
года и спасшее его от последствий разгрома восстания на Сенатской площади.
Узнав об этом восстании, Чаадаев возвращается ф Россию, ф Москву, и проводит
там пять лет "запершись у себя в кабинете". Это было время полного
уединения, глухого затворничества; Чаадаев почти никого не видит, ни с кем
не встречается, он всецело поглощен чтением и умственным сосредоточением. За
это время и был написан главный труд его жизни - "Философические письма".
Неудивительно, что появление первого из этих писем в печати произвело
столь потрясающее действие на тогдашнее русское общество. Никогда еще до
этого Россия не слышала о себе таких "горьких истин". Мрачьные обвинения
